По заключительному движению я понял, что он энтерякнул, лицо просветлело, но не от вспыхнувшего экрана, это только в кино дисплей освещает работающего, подобно фарам автомобиля, просто чуть-чуть расслабился и даже улыбнулся, довольный результатом.
— Простите, — сказал он, переводя взгляд внимательных серых глаз на меня, — что задержал. Итак, господин Черкаш, сразу к делу, если вы не против.
— Да-да, — сказал я торопливо, — буду рад…
— Один наш сотрудник, — продолжил он, рассматривая меня спокойно и бесстрастно, — как-то наткнулся на ваши работы, творчески использовал одну из ваших идей… и она увенчалась успехом.
— Рад…
— Мы тоже рады. Получилось так, что мы обратили на вас внимание. И сейчас намерены предложить вам работу.
— Спасибо, — сказал я растерянно, так как он сделал паузу в ожидании моей реакции, — но я… гм… очень уж кабинетный исследователь… Для любого бизнеса я камень на шее.
Он коротко улыбнулся и продолжил чуточку снисходительно:
— Я просмотрел вашу последнюю работу. Весьма, весьма… Мне понравилось.
— Это о нерентабельности рабского труда в Римской империи?
Он снисходительно улыбнулся.
— О нерентабельности рабского труда вообще. Ту вашу работу я не читал, понятно, все не охватить, а вот о новейших методах экономического стимулирования я просмотрел внимательно.
Я сказал польщенно:
— Спасибо.
— Не за что, — ответил он великодушно. — Ваша работа того стоит. Написана простым и понятным языком, как могут излагать только умные люди, которые знают предмет. Вы довольно зло и круто разделались с теориями, что рабовладение пало под натиском бунтов, революций и освободительной борьбы. А также общей гуманизации общества и всяких там просветительных идей…
Я настороженно помалкивал, но он посмотрел на меня с ожиданием, и я тихонько вякнул:
— Насчет просветительных идей, это касается освобождения рабов в Северной Америке, уже девятнадцатый век.
— Но и тогда, как вы пишете, это была вовсе не гуманитарная, как сейчас бы сказали, акция?
Я осмелился тихонько пожать плечами.
— Нет, конечно. Никакие силы не освободили бы рабов, если это не было бы выгодно самим рабовладельцам. В историю, к сожалению, привносят слишком много поэзии.
Он кивнул, сказал с удовольствием:
— Вот-вот, поэзии. И некоторой, я бы сказал, идеализации. Как сверхгуманности идеалистов, настаивающих на освобождении рабов, так и мощи революционного движения самих рабов. Вы блестяще показали, что все делалось и делается всегда по желанию рабовладельцев, которые просто стали капитанами бизнеса, основанного на еще более жестокой эксплуатации «свободных людей». И сейчас эти рабовладельцы, будем говорить откровенно, продолжают придумывать новые экономические модели, чтобы заставить «свободных» работать еще и еще больше… Не так ли?
Я кивнул.
— Да, господин Кронберг, вы поняли совершенно верно. Сейчас придумываются новые и новые мотивации, чтобы принудить людей трудиться еще более каторжно. Как никогда не трудились рабы.
— И как заставить их трудиться невозможно, — добавил он.
— Вы абсолютно правы.
— И в то же время, — уточнил он, — чтобы люди чувствовали себя свободными делать, что сами хотят?
— Но делали нужное хозяину, — добавил я услужливо. — Вы абсолютно правы, хозяин сейчас всего лишь называется уже не рабовладельцем. Он сумел сложить заботу о рабах на самих рабов. Теперь раб не только сам заботится о пропитании, одежде и жилье, но и сам спешит на работу, старается ухватить ее побольше! Это и было всегда мечтой рабовладельца, но осуществить смогли ее только сейчас.
— Вот-вот, — сказал он понимающе, — это и привлекло наше внимание к вашим работам… Не только четкое и ясное объяснение, почему рабов отпускали на свободу даже в Древней Греции и Риме, почему дикая Европа, где рабства не было изначально, быстро догнала и обогнала, а затем и разгромила рабовладельческий Рим, но и все остальные случаи, когда рабы в южных штатах Америки работали гораздо хуже тех, кто получил свободу, и оказалось экономически выгоднее дать им свободу всем… А главное, что только вы сделали проекцию на наше время: чем выше степень свободы простого человека, тем больше сможет сделать, поработать, дать продукции…
Я слушал настороженно, мозг разогрелся от попыток понять, как все-таки можно мои отвлеченные академические занятия наукой присобачить к сегодняшней рыночной экономике.
Он тоже замолчал, словно ожидая моей реакции, а я замер в мучительном ожидании, все еще не веря в чудесный шанс, в избавление свыше, в этого deus ex machina. Все-таки моя дисциплина чуть ли не единственная на свете, что ну никак не прикладная. Сейчас все прикладное, даже ученые-пауковеды, что всю жизнь занимались исследованием задней лапы паука-охотника и писали на эту тему толстые диссертации, начинают в духе времени доказывать, что их исследования применимы для развития бионики, для внедрения новых технологий, основанных на двигательных сокращениях лапы, потому что паук прыгает, оказывается, не силой мышц, а мгновенным повышением кровяного давления в лапах, что нашим машинам позволило бы перепрыгивать сорокаэтажные дома.
Но я не могу придумать даже такое, моя дисциплина абсолютно академична, я уж и не представляю, как эти толстосумы намереваются приспособить мои знания. Разве что дадут лопату и пошлют копать от забора и до обеда, но и для этого проще нанять мигрантов… Впрочем, как известно, интеллигентный человек даже канаву выкопает быстрее и лучше, чем стандартный работяга, которому надо успеть пару раз сбегать за водкой, двенадцать раз покурить и несколько раз сходить в бытовку полапать кладовщицу Маньку.
Так что да, могут дать и лопату…
Он рассматривал меня очень внимательно, я чувствовал себя, словно боярин под проницательным взором Ивана Грозного.
— На вас получены самые хорошие характеристики, — заметил он, — но я предпочитаю старые испытанные методы. Бывает, посмотришь на человека и сразу видишь, кто он и что, а все бумаги, которые собрал и принес, — липа, хоть и настоящая. Да-да, бывает такое, дипломы и награды настоящие, а все равно липовые.
Он помолчал, ожидая моей реакции, я спросил настороженно:
— Хорошие? Характеристики?
— Представьте себе.
— Господи, откуда?
Он чуть-чуть раздвинул губы в улыбке.
— У нас свои каналы.
Я сказал скромненько:
— Да сейчас почти все лауреаты — липовые. А те, кто чего-то стоит, брезгливо сторонятся такой известности.
Он поинтересовался: