Но я не буду тратить много слов. Только одно я хочу прокричать тебе через сотни миль, разделяющих нас: я люблю тебя в каждом вздохе. Ты — мой свет во тьме. Пожалуйста, верь мне!
Твоя Полярная звезда.
Письмо,
хранящееся в шкатулке из эбенового дерева,
в комнате Трех Ключей
торговой конторы Валлонкура
— Мужественна, этого у нее не отнять. — Фернандо положил письмо и посмотрел на Оноре.
Оноре одарил худощавого молодого человека холодным взглядом. Фернандо обладал воистину необыкновенным талантом. Несмотря на юность, был учен и начитан, как никто другой. Он вырос в рефугиуме, и если бы не его любовь к книгам, которые не должны попадать в руки людей благочестивых, то мог бы прожить всю жизнь в мире. Но он подделывал письма и печати. Читал книги, за которые ему отрезали бы язык и руки, если бы он об этом сказал. Он был на пути к костру в Анискансе, когда Оноре узнал о нем. И ему потребовалось приложить некоторые усилия, чтобы придать его пути неожиданный поворот. Сжечь такой талант было бы непозволительной роскошью.
— Неужели ты испытываешь расположение к этой лживой язычнице?
Фернандо поднял глаза. Он не боялся, но был настороже.
— Не путай расположение и уважение.
— Ты уважаешь ее? — произнес Оноре, на этот раз несколько резче.
— Уважаю ее мужество, не ее языческую веру.
Примарх улыбнулся. Разговаривать с Фернандо — все равно что пытаться поймать угря. Он уворачивался от всего, что можно было бы обратить против него.
— Я нахожу мужественным ее подход к делу. Будь я на месте Люка, то, несмотря ни на что, не захотел бы ее больше видеть. Я… — он поднял тонкий пергамент и поднес к свету.
— Что там?
Фернандо рассмеялся.
— Она нацарапала что-то очень острым ножом.
— Может ли это быть тайное послание? Может, она догадывается, что мы читаем ее письма? — Тревога об этом с самого начала мучила Оноре. Люк и Гисхильда умны. Может быть, они пользуются языком скрытых намеков. — Что же там нацарапано?
Фернандо открыл окно и посмотрел на пергамент в свете зимнего солнца.
— Она написала поверх. Вот, за этим предложением «Но я не буду тратить много слов» когда-то было написано: «Надеюсь, что ты не такой, как я. Как подумаю, что могла бы получить подобное письмо от тебя, начинаю сходить сума от гнева и ревности. Никогда не захотела бы снова видеть тебя».
Фернандо громогласно расхохотался.
— Я бы такого тоже ему не написал.
Оноре ухмыльнулся.
— Да, такой я ее знаю. Подходить к делу прямо и без околичностей. Но я воспользовался бы новым пергаментом. Она теперь королева. Не должна больше думать о стоимости листа. Почему она сделала это? Люк ведь может обнаружить это, так же, как и мы.
Фернандо пожал плечами.
— Может, она жадная?
— Люк не должен видеть этих строк. Он и так тяжело воспримет письмо. Если он еще прочтет, что она порвала бы с ним, если бы он поступил подобным образом… Он действительно не должен узнать! Возьми новый пергамент, Фернандо!
Писарь закрыл окно.
— Может быть, его изменить сильнее?
Оноре вздохнул. Охотнее всего он оставил бы письмо у себя. Но Гисхильда совершенно права. Люк в любом случае узнает о свадьбе. Сам Оноре уже знал… Но ведь это его хлеб — узнавать о таких вещах раньше всех. Воистину, времени не так уж много. Слишком многие рыцари и послушники знают Гисхильду. Эта история распространится со скоростью лесного пожара. Лучше всего, если Люк получит это проклятое письмо еще сегодня. Но как смягчить резкость послания?
Оноре снова пробежал строчки глазами. У Гисхильды слишком аккуратный почерк. Может быть, у почти скрытого текста есть тайное значение? В характере Гисхильды начинать описание с середины. Она очень порывистый человек… И никогда не давала себе труда тщательно скрывать, что на протяжении всех этих лет в Валлонкуре, она оставалась в душе язычницей. Позволяет ли это сделать выводы, что она и сейчас не прилагает особых усилий, чтобы скрыть свои настоящие мысли? Люк наверняка перечел бы письмо сотню раз. Он наверняка наткнулся бы на процарапанные слова.
— Не будет ли ошибкой скрывать эти строки от мальчика?
Фернандо развел руками.
— Такие решения не я принимаю. Я всего лишь перо. Ты — рука, которая водит этим пером.
Оноре задумчиво почесал подбородок. Что же делать? Он хотел, чтобы однажды эти двое снова встретились. Поэтому он имеет право изменять письма, которые приходят Люку и те, которые посылает он, лишь самую малость и крайне осторожно. Они будут говорить о том, что писали друг другу. Но эти слова… Они слишком прямолинейны! Слишком ужасны! Поэтому Гисхильда все же стерла их.
— Перепиши письмо и убери стертые строки.
Фернандо кивнул.
— И все?
— Не позволяй ей говорить о своих богах. Замени слово «здесь», слово «там», чтобы строки стали поэтичнее. Так, как мы поступаем с письмами Люка. А потом позаботься, чтобы послание попало к Люку еще сегодня.
Оноре покинул комнату писаря и позвал своего конюха. Ему нужно было ехать в тайную бухту неподалеку от Змеиной лощины, туда, где стоят оба корабля, которые убьют Эмерелль. Вороны его корабела принесли сегодня плохие новости.
Сколько лет он мечтал о том, как получит золотые шпоры рыцаря, а теперь чувствовал опустошенность. Шпоры ничего для него не значили. Более того, время послушничества закончилось, и он не знал, что теперь делать. В его мечтах в этот день с ним рядом была Гисхильда. Прошло почти два года после ее похищения из Валлонкура, а Люк так и не обрел цель. Он ненавидел Других! Хотел их уничтожить. Тех, кто украл у него Гисхильду. Но его желание было само по себе гротескным. Будто муравей собирался бросить вызов льву. Он не знал, как их победить.
Люк отстегнул шпоры и сжал их в руке. После долгой поездки на запад они покрылись пылью, потеряли блеск. Юный рыцарь печально улыбнулся. Шпоры словно его жизнь. С тех пор как увели Гисхильду, все потускнело, окончательно утратив блеск после того письма, на которое он не мог ответить вот уже три месяца. Ему становилось плохо при мысли о том, что в ее постели лежит другой мужчина. Не проходило и дня, когда он не представлял себе, как вызовет того парня на дуэль.
Очевидно, у Гисхильды не было выбора. И в хорошие дни он был готов поверить, что ничего не изменилось. Но хорошие дни у него случались редко. Вообще-то все было плохо с того самого мига, как Гисхильда исчезла из его жизни.
Он сжал шпоры сильнее, и одна из них впилась в его плоть. Боль была желанной, она отвлекала от другой боли. От душевной травмы, которую было не излечить.