– Хватит, – умоляла я своего мучителя, – хватит, остановись!
Но мы продолжали летать, и летали, летали…
Внезапно я почувствовала резкий удар, больно отозвавшийся в предплечьях. Колени стали ватными, а тело, сразу обретя вес, словно потеряло опору и обвисло, держась на сведенных судорогой руках. В голове стоял звон. Сквозь него я слышала, как карусельщик ругает Даньку, а тот коротко огрызается.
– И чтобы я тебя больше не видел!
– Да ладно…
– Иди, иди!
Я с трудом разжала пальцы. Содранные ладони горели, ноги не слушались. Постояв неподвижно где-то полминуты, я кое-как забросила назад волосы и сделала первый шаг из лодки.
– Твой ободок, – Генка очутился рядом и протянул мне мою потерю. – Я думал – вы убьетесь, – тихо добавил он.
Я с трудом выбралась из лодки, натянув на лицо улыбку. Данька стоял внизу, у ступенек, и смотрел, как я надеваю на голову ободок.
– Ты похожа на Аленушку, нет, на колдунью… Я фильм смотрел, старый… – Он подал мне руку, когда я спускалась.
– Ишь, Дон Жуан хренов, – хмыкнул карусельщик.
– Почему ты ничего не сказала? – спросил Данька.
– А что я должна была сказать?
– Ну, ты могла попросить меня, чтобы я остановился. А то я так раскачался, что думал: сейчас «солнышко» сделаем. Сам испугался. А ты молчишь.
– Хотел напугать меня? Ладно, Дань, все было замечательно, можно сказать – незабываемо! – наконец-то мне удалось засмеяться. – Но на «лодочки» я с тобой больше не пойду.
– С ума все посходили, – пробурчала недовольная Наташка.
В тот вечер мы долго гуляли по пустым улицам поселка. Сидели на школьном дворе, болтали ни о чем, а мне очень хотелось, чтобы Генка с Наташкой поскорее ушли по домам, а мы бы с Даней остались вдвоем… В конце концов мы все вместе проводили Наташку, а потом пошли провожать меня. Генка ни за что не хотел отстать и упорно шел сзади, время от времени пытаясь вступить в разговор.
Мы расстались у калитки, благоразумно пожелав друг другу спокойной ночи. Я ждала до последней секунды и дождалась.
– Да! – Данька словно только что вспомнил. – Предлагаю устроить небольшую вечеринку, вы как?
Я замерла, Генка замялся. Зато Даньку словно прорвало:
– Через три дня! Три дня меня не будет, я в деревню поеду, коров пасти.
– Чьих коров? – удивилась я.
– Общественных. В деревне, где живут мои дед с бабкой, коров пасут по очереди все жители. Но дед с бабкой старые, болеют, поэтому, когда приходит их очередь, коров пасу я.
Я с сомнением посмотрела на его щегольской джинсовый костюм, перевела взгляд на руки.
– Да не сомневайся, Кира, – Генка засмеялся, – я тоже пасу, куда деваться!
– Ладно, ближе к делу, – перебил его Данька. – Все свободны через три дня?
– А где будет вечеринка? – спросила я.
– У моей бабушки.
– В деревне?
– Нет, у другой бабушки, – улыбнулся Данька. – В деревне живут мамины родители, а папина мама – в поселке… Часиков в шесть всех устроит?
Мы согласились.
Я вошла в совершенно темный двор и уселась на крыльцо, чтобы вернуть себе хоть малую толику былого спокойствия и дать возможность своим бешено скачущим мыслям угомониться.
– Что со мной? – спрашивала я сама у себя. – Ты случайно не влюбилась?
– Нет, этого не может быть! – сама же себе и отвечала.
– Не будь такой самонадеянной!
– Я? Нет, никогда! Ведь скоро уезжать… Ничего страшного, легкое увлечение…
Я дышала ночью, ее звуками и запахами, и внутри меня была ночь – жаркая и темная. Она начала свой отсчет, оставалось без каких-то минут три дня.
Утро и весь вожделенный третий день я готовилась, используя все доступные мне средства: вымыла голову, тщательно продумала свой наряд: после долгих раздумий и примерок я остановила свой выбор на совершенно неприличном красном топе, открытом со всех сторон, и узкой джинсовой юбке. Все это я выгладила старым бабушкиным утюгом, ежесекундно рискуя. Характер утюга был непредсказуем. Он гладил только в одном положении, когда был на «максимуме», но в том-то вся и беда, утюг разогревался докрасна, и чтобы его остудить, приходилось выдергивать шнур из розетки. Я страшно нервничала, но мне все-таки удалось сладить и с утюгом, и с юбкой.
К вечеру меня уже изрядно лихорадило, и это мешало довести макияж до того завершающего штриха, который обязан был превратить меня из обычной молоденькой девушки в некую искушенную жизнью роковую женщину.
Но ровно за час до назначенного времени я была готова, оставалось только нервничать и ждать телефонного звонка. Он ударил по моим напряженным нервам, как электрический разряд. Правда, мне хватило самообладания лениво протянуть в трубку:
– Да-а? Это я… Помню… Да, мы скоро будем. – Я почти умирала. Ни в чем не повинная трубка полетела на рычаг, я метнулась вон из дома, кинув бабушке обычное и никогда не выполняемое: буду не поздно.
С Наташкой мы встретились на углу. Взялись под руки и отправились, стараясь сохранить те капли достоинства, что еще пробивались в наших неискушенных мозгах. То и дело ускоряли шаг, но, спохватившись, одновременно сбавляли темп и все время судорожно подхихикивали.
– Надо опоздать, – все время твердила я, – хоть на несколько минут. Надо опоздать…
Наташка соглашалась со мной, поэтому мы уселись на скамейку у незнакомого дома, стараясь высидеть хоть немного из этих самых минут. Мы обе твердо помнили: знающие себе цену девушки всегда опаздывают.
В итоге нам это удалось. Мы подошли к дому, где жила бабушка Даньки, спустя десять минут, после назначенных шести часов вечера.
Дом был двухподъездный и двухэтажный. В квартире у бабушки даже имелся балкон. На этом балконе я и увидела поджидавших нас ребят: Генку, Даньку и Генкиного закадычного дружка Вовку. Кавалеры принарядились ради такого случая: Генка даже надел костюм с галстуком. Но мой взгляд был прикован к Дане. Он стоял у самых балконных перил и, увидев нас, слегка наклонился вперед, что-то крикнув о нашей непунктуальности. Но не это сейчас волновало меня; я остановилась как вкопанная, – в голове у меня словно сложилась не дававшая покоя головоломка: я узнала своего принца из сна.
Дело в том, что я познакомилась с Данькой раньше, чем увидела и узнала его. Он мне приснился.
Зимней крещенской ночью я увидела лето: вторая половина жаркого дня; и дорожка, и заборы, все утопало в вишнях, – блестящие багровые капли на темном, запыленном изумруде. Калитка в зеленых воротах открылась, и он вышел оттуда – тоненький темноволосый мальчик с бархатными глазами…