Постышев неторопливо снял со спины «сидор», развязал лямку, убрал кассеты в вещмешок и снова ловко завязал горловину, туго затянув скользящую петлю.
— Ну вот и порядок, — сказал он. — Учти, старик, мы с тобой большое дело сделали. Ты, конечно, про меня черт знает что понасочинял, но знай: я работал на благо России, и ты мне в этом очень помог.
— Ты бы хоть постеснялся, что ли, — проворчал Михеич. — Россия-то здесь при чем?
— Не верит, — обращаясь к невидимой аудитории, весело сказал Постышев. — Вот чудак! На, смотри, Фома Неверующий. — Он сунул Михеичу под нос свое служебное удостоверение.
Теперь можно было не заботиться о сохранении инкогнито: старик сделал то, что от него требовалось, и подлежал немедленному списанию и утилизации. Можно было, конечно, оставить его потихоньку догнивать здесь, тем более что вскоре вся эта роскошь рухнет и перейдет в руки какого-нибудь другого мерзавца, более удачливого, чем Шаров, но майор Постышев не любил незавершенных комбинаций. Чертов старик мог протянуть еще долгие годы, и все это время он мешал бы майору, как торчащий из подошвы ботинка гвоздь. «На кой черт мне эта головная боль? — подумал Постышев, помахивая открытым удостоверением перед носом у Михеича. — Зачем зайцу холодильник, если он не курит?»
— Да, — уважительно сказал Михеич, внимательно изучив удостоверение. — Извиняюсь, значит. Я-то думал, ты бандит, а ты, значит, совсем наоборот...
Удостоверение действительно успокоило его — в том смысле, что теперь в их с Постышевым отношениях все стало предельно ясно. Михеич прожил на свете достаточно долго для того, чтобы понять простую истину: лучше иметь дело с десятком бандитов, чем с одним гэбэшником. То, что майор показал ему свое удостоверение, могло означать только одно: прапорщику Уварову был вынесен смертный приговор. «Поглядим, — решил Михеич. — Это мы еще поглядим, кто кого приговорит.»
— Ну что, майор, — сказал он, фальшиво улыбаясь и прикуривая потухшую папиросу, — может, напоследок рыбки половим? Зря, что ли, ты рыбаком нарядился? Зря педали крутил? Тут знаешь, какой клев!
— Рыбки? — переспросил майор Постышев. Он искоса взглянул на собеседника: что он, издевается, старый хрыч? Неужто не понимает, что надо бежать без оглядки? Нет, зазывает в лодку, словно сам смерти ищет. Впрочем, так даже удобнее. Перевалить его через борт, и концы в воду. Чем не решение всех проблем? А может, он тоже нацелился решить все свои проблемы самым простым способом? Старик-то крепкий, да и какой он, по сути дела, старик — лет шестьдесят ему, никак не больше. Ну-ну, подумал майор.
Рыбка так рыбка. — Рыбки? — повторил он, изображая нерешительность, и по тому, как напрягся Михеич, понял, что угадал: старый холуй решил-таки попытаться его утопить. — Вообще-то, я не рыбак... Все как-то недосуг, понимаешь ли... А, чего там! Рыбки так рыбки. Удочка найдется?
— А это что? — спросил Михеич, указывая на привязанный к раме велосипеда чехол.
— Это? Это, брат, одна фикция: ни лески, ни крючка, одно удилище.
— Найдется удочка, — сказал Михеич. — Пошли, майор. И удочка есть, и наживка. Я сегодня с утра уже пробовал ловить, да задремал маленько. Хороший окунь у меня под это дело сорвался.
Они подошли к стоявшей на берегу моторке.
— Слушай, — наморщив нос, сказал Постышев, — а почему на этой? Сроду не плавал на лодке с прозрачным дном. Давай на ней, а?
— Да там мотор сдох, — не моргнув глазом соврал Михеич. — И потом, рыба пугается, когда видит, как мы наверху топчемся, — добавил он для убедительности.
— Жалко, — сказал Постышев. — Ну, значит, не судьба. Теперь что — сталкиваем?
— А то как же, — ответил Михеич. — Давай, госбезопасность, навались. Рыба — это тебе не диссиденты.
— Надо же, какие ты мудреные слова знаешь, — усмехнулся Постышев, упираясь руками в еще не успевший нагреться на солнце пластиковый нос моторки.
Вдвоем они столкнули легкое суденышко на воду и забрались внутрь. Михеич, отталкиваясь веслом от песчаного дна, отвел лодку от берега, опустил мотор и потянул пусковой шнур. Мотор ожил со злым ревом, и блестящая, похожая на дорогую игрушку пластиковая лодка, сильно задирая нос, понеслась по воде. Михеич сидел на корме, держа руль и поставив ногу на свернутую сеть, под которой лежал топор. Тугой встречный ветер рвал в клочья дымок папиросы, высекая из ее кончика длинные, почти невидимые при дневном свете искры.
Постышев устроился на скамье н середине лодки.
Он тоже курил, подставив лицо прохладному ветру и засунув руки в глубокие карманы брезентового балахона. Невысокое в этот утренний час солнце светило ему в спину. Оно почти не грело, но это все равно было приятно. Майор старательно делал вид, что смотрит на проносящуюся мимо вспененную воду, на самом деле внимательно наблюдая за тенью Михеича, четким темным силуэтом лежавшей на дне лодки. Вот она нырнула вниз, сделавшись короче, и в следующее мгновение лодка резко вильнула, меняя курс.
Постышев быстро обернулся, выбросив вперед левую руку.
Позиция была неудобной, но ему удалось отклонить стремительный и смертоносный, нанесенный сверху вниз удар, явно рассчитанный на то, чтобы развалить ему голову надвое до самого подбородка, Михеич покачнулся, пытаясь сохранить равновесие в стремительно несущейся по широкой окружности моторке. Это был идеальный момент для того, чтобы одним ударом свалить его за борт, и Постышев ударил, без затей целясь в корпус, но старый мерзавец ухитрился прикрыться левой рукой и каким-то чудом удержался на ногах. Топор вновь взлетел и опустился, описав сверкающую дугу, но Постышев уже тоже стоял на ногах и мог защищаться по всем правилам науки. Он ударил Уварова ногой в пах и, перехватив руку с топором, резко ее вывернул. Топор выпал из ослабевших пальцев и с неслышным за бешеным ревом двигателя всплеском погрузился в воду, сразу оставшись далеко позади. Сделав классическую подсечку, майор свалил своего противника на дно лодки и, надавив локтем левой руки на морщинистую старческую шею, правой выхватил из кармана шприц. Увидев сверкнувший на солнце кончик иглы, Михеич забился, что-то нечленораздельно крича и нанося бестолковые удары, но Постышев только пригнул голову, прикрывая лицо, и одним резким движением вогнал иглу в плечо бывшего прапорщика прямо сквозь одежду.
Поршень быстро и плавно пошел вперед, выталкивая прозрачный раствор. Уваров еще несколько раз дернулся, беспорядочно и неопасно молотя руками и ногами, и обмяк, закатив глаза. Дыхание его стало медленным — бывший прапорщик спал, и сон его должен был в ближайшее время плавно перейти в смерть.
Впрочем, Постышев намеревался по возможности ускорить этот процесс: ждать было некогда.
Убедившись в том, что Михеич отключился, майор добрался до кормы и заглушил чертов движок, доводивший его до исступления своим бешеным ревом. Покряхтывая от натуги, он вынул мотор из гнезда и опустил его на дно лодки рядом с Михеичем. Вытянув из брюк прапорщика ремень, он пропустил его конец сквозь пряжку, получив таким образом скользящую петлю. Эту петлю он затянул на шее своего противника, а свободный конец привязал к валу мотора, намертво закрепив узел. Теперь нужно было как-то ухитриться вывалить все это добро за борт, не перевернув при этом лодку.