– Ответвление?
– Одно из толкований Корана, – поправился он. – Но для большинства же мусульман достоинство имортизма в том, что он явно направлен против ненавистных юсовцев. Потому на первых порах к нему отнеслись скорее доброжелательно, чем как к противнику, а когда ощутили угрозу, имортизм уже зацепился в среде высоколобых, технарей высшего класса, ученых, бизнесменов.
Я сказал скептически:
– У меня на них надежды нет.
– И у меня, – вздохнул Волуев. – Но вы ведь на исламские страны и не рассчитывали?
– Скажу честно, – признался я, – я рассчитывал прежде всего на Россию. Именно здесь мессианские настроения в крови…
Он улыбнулся торжествующе, словно это он придумал и ловко внедрил в жизнь имортизм, поклонился и отбыл в свою канцелярию: пора готовить мой визит во Францию.
Беда в том, что остальной мир совершенно не враждебен имортизму, как по стратегическому замыслу было бы крайне неплохо: лучшие умы инстинктивно бы сопротивлялись, вырабатывали бы защитные механизмы, но, увы, самая большая угроза имортизму идет со стороны вполне милого и доброжелательного окружения. То есть большинства. А большинство, как известно, исповедует нехитрые принципы: умный в гору не пойдет, плюй на все и береги здоровье, нервные клетки не восстанавливаются и прочее, а в отношении соседей звучит: а, тебе больше других надо?.. А, ты хочешь быть лучше нас?.. Ты не такой, как мы, значит – урод!..
Увы, страх оказаться непохожим на других останавливает даже самого смелого. Демократия как строй, уничтожила все остальные формации, человечество превратилось в такую серую однородную массу, что просто не может быть долго в этом состоянии – обязательно вырастет нечто новое, и будет чудо, если это новое не окажется кровавым и страшным!
Имортизм – неизбежная ступень эволюции человеческого сознания. Это выразилось в выгранивании новых идей существования, новых правил бытия, а затем это приведет и к биологической эволюции. Конечно, не стихийной, для этого пришлось бы ждать миллионы лет, просто новые правила отделят имортистов в группу, что в процессе постоянной работы над собой сперва продлит жизнь, затем обретет индивидуальное бессмертие.
Через два дня визит в другую страну, причем – во Францию, которую я люблю с детства, а «Марсельезу» знаю наизусть еще со школы. Не полагаясь на Волуева, не всегда же он сможет подсказать, проштудировал последние данные по Франции, не все из них ложатся даже на стол французского президента, сделал зарубку в памяти, что одиннадцать миллионов мусульман прошлого года превратилось в семнадцать этого, а имортистов в течение года стало в двести раз больше, сейчас уже – полмиллиона, почти все – в высших научных и преподавательских кругах, а часть даже в правительстве.
Перелет прошел в переговорах по телефону, справа и слева я все время видел хищные силуэты боевых машин, истребители сопровождения вели до самой границы, там передали немецким, а те вели до границ Франции.
Это мой первый визит в качестве главы государства, к тому же не простой визит, то есть частный, неофициальный, когда приезжаешь вроде бы просто пивка попить, на отдых, что действительно значит насчет пивка, или на лечение, что тоже означает по пивку, нет, я лечу с официальным, что есть высший уровень. Это означает и прием по высшему классу, начиная с торжественной встречи в аэропорту с участием почетного караула, гимнами, проживанием в особой резиденции, официальным приемом с обменом речами и множеством других церемоний. Конечно же, надо будет осматривать Париж, но, главное, все должно закончиться подписанием документа о дружбе, сотрудничестве и взаимных поставках. По крайней мере, надеюсь, что получится. Наши министры иностранных дел много поработали, чтобы отредактировать документ так, чтобы нам оставалось только поморщить для телекамер лбы, изображая глубокие раздумья, а потом лихо подмахнуть бумаги, обменяться рукопожатиями и папками с документами.
Самолет еще катился по бетонной полосе, но я уже разглядел красную ковровую дорожку, две переносные трибуны с торчащими камышами микрофонов, там выстраивались разноцветные военные: сухопутчики отдельно, летчики отдельно, а моряки так и вовсе в сторонке, будто и не родня вовсе этим двуногим.
По трапу я сошел в сопровождении Волуева, за ним целая толпа экспертов, советников, переводчиков. У трапа встретил Этьен Пфайфер, президент Франции, крепко пожал мне руку, улыбался сдержанно, по-президентьи, но, когда расцепили ладони, улыбка растянула рот до ушей.
– Приветствую вас, господин президент, – сказал он с удовольствием, – в моей прекрасной Франции и в моем дорогом Париже! Должен сказать, не мог дождаться встречи с вами, ибо встряхнули вы мир, встряхнули…
– Разве не пора? – поинтересовался я.
– Ох, давно пора, – ответил он с шутливой сокрушенностью. – У нас такое творится… Позвольте вот сюда.
Грянул оркестр, под грохот барабанов и рев труб мимо проходили сухопутчики, летчики и моряки. Если бы приехал Медведев или Казидуб, их бы встретили только сухопутчики, а Потемкину, как министру иностранных дел, вообще повезло: его встречают без всяких почетных караулов, для него это простые будни – прыгать из страны в страну, укреплять нити, связывающие страны.
Затем мы пошли по широкой красной дорожке, длинный строй высокопоставленных военных, смотрятся хорошо, поджарые, надо бы нашим подтянуть животики… ничего, имортизм возьмется и за это, смотрят с нескрываемым интересом. Я ведь не просто победивший на выборах удачливый претендент, сумевший половчее построить предвыборную агитацию, а представитель непонятного пока что имортизма, я здесь нечто вроде аятоллы и Мартина Лютера, хотя я стараюсь представить себя в облике Вольтера, призывающего раздавить гадину демократии.
Этьен шел рядом, лицо торжественное и задумчивое, играет его любимая песня, то есть государственный гимн Франции, когда-то и наш гимн, в смысле, когда мы воздвигали баррикады, шли на штурм царского дворца, дрались в окружении против интервенции четырнадцати держав… Теперь же у нас нечто рыхлое, туманное, а слова к этому безобразию не знают даже депутаты Госдумы. Да и я, честно говоря, не пропою от начала и до конца, собьюсь.
Как хорошо, мелькнуло у меня в голове, если бы Таня шла сзади, их с женой Этьена окружал бы целый рой переводчиков, советников и прочих камердинеров, к нам доносился бы их беззаботный смех, у жен президентов программа проще: понравиться друг другу, завязать контакты на личном уровне, перейти на «ты» и отыскать общие интересы в своей чисто женской сфере. Конечно, им по программе визита придется посетить университет, Благотворительный фонд, Дом Инвалидов, но, думаю, они и там смогли бы щебетать о тряпках, серьгах и особо влажной помаде.
Впереди чернела вереница правительственных лимузинов, у всех флажки на капоте, однако Этьен на ходу наклонился к моему уху:
– Если господин президент пожелает… мы можем внести изменения в протокол.