– Хорошо, хорошо… А еще проще?
– Может быть, вообще показать знаками?
Бронник отшатнулся:
– Не надо. Догадываюсь, что вы не родились президентом и что знаки у вас могут тоже… чрезмерно выразительными.
Седых откинулся в кресле, усталый, с покрасневшими глазами, сказал с удовольствием:
– У нас сложный мир – высокотехнологичный, развитый, с высокой культурой… Но не во всем, не во всем. Разрыв с быдлизмом увеличивается из-за того, что процесс пищеварения, скажем, тот же, что и у кроманьонцев, как и процесс дефекации. Или сексуальный акт…
– Не скажите, – возразил Романовский. – В сексе много чего напридумано! Вот, к примеру…
Седых скривился:
– Оргазм одинаков при любой позе. Так что культуре – культурное, а тому, что не поддается культуре…
– Некультурное, – весело сказал Романовский.
Седых кивнул с самым мирным выражением на интеллигентнейшем лице.
– Да… гм… соответствующее. Преступления – отсутствие культуры и отсутствие понимания потребностей и запросов общества. Потому преступления надо отсекать от общества… вместе с его носителями. И зря здесь начали усложнять, уже видно, что все эти глупости насчет отмены смертной казни чересчур опередили свою эпоху. Да, чересчур! Вы же видите, что не отмена, а именно ужесточение сразу же практически покончило с преступностью. Добропорядочные граждане довольны, а неустойчивые, что могли бы по скользкой дорожке, посмотрели, как дергается в петле их предшественник… и предпочли скучную работу токарем вместо очень недолгой жизни вора. И слава Богу…
Все, что он говорит, знакомо, соскучившийся по интеллектуальной работе мозг сразу уцепился за последнюю фразу, я словно услышал голос свыше «Не употребляй имя Творца всуе», задумался о его сути, ну да, этот запрет мне прост и ясен: будь силен сам, сам справляйся с трудностями, сам иди к победам, не призывай Бога по каждому поводу, не призывай даже в важных случаях, ибо, если подумать, то и в тех важных случаях можно обойтись без Его имени, без Его упоминания и без приписывания Ему каких-то заслуг в своей карьере, своих достижениях, своих успехах. Бог не вмешивается, когда ты о чем-то Его просишь! Но Он вмешается, когда сам сочтет, что тебе нужна помощь. Правда, на это рассчитывать не стоит. Возможно, Он сочтет, что такому неумехе, который не хочет лишний раз руками подвигать, лучше позволить утонуть, пусть даже возле самого берега.
Я вздрогнул от насмешливого голоса Романовского:
– У нашего президента что-то брови сошлись на переносице… У меня уже мурашки по спине бегут!
Я посмотрел на отдыхающих со слабой улыбкой:
– Вы правы. У меня тоже бегут. Вспомнил заповедь «Не поминай имя Божье всуе», вроде бы так звучит? Что это значит не в том значении, как толкуют малограмотные священники, а на самом деле?
– Ну-ну, – сказал Романовский и подмигнул соратникам, – что же это значит? В истинном толковании, которое знаете только вы?
Я проигнорировал издевку, сказал невесело:
– А именно то, что хотят атеисты. Полную свободу от Бога! Чтобы человек жил, не призывая Бога, не надеясь на Бога, не умоляя Бога, не полагаясь на Бога… Чтобы жил, словно Бога вообще нет. Чтобы жил, надеясь только на свои силы. И знал: никто не поможет, на фиг Богу эти беспомощные?.. Это потом церковь придумала насчет убогеньких, понадобились голоса сторонников, а на самом деле Богу нужны как раз сильные, решающие все сами. Если хотите знать, Бог как раз делает ставку на атеистов, у них больше силы и гордости.
– Но атеисты все-таки отрицают само существование Бога, – осторожно напомнил Седых.
Я отмахнулся:
– Да, все отрицаем в молодости. Те, кто «остается молодым», чтобы не сказать резче, отрицают до конца жизни. Но мы перелиняли не по разу, уже превратились в имаго?
– Да вроде бы, – сказал Седых с сомнением.
Я взглянул на часы, охнул, поднялся, сказал строго:
– Марш по домам!.. Утром о вас можно будет ноги вытирать, а мне нужны орлы. Чтоб выспались… ну, в оставшееся время.
Начали торопливо подниматься, Бронник сказал с виноватой улыбкой:
– Уж извините, господин президент, но так редко удается пообщаться с умными людьми, что мы все просто… дорвались!
В газете смаковали случай изнасилования, довольно обычный, но с необычными последствиями. Шел сильный дождь, вечером городской транспорт ходит реже, молодая женщина торопилась домой и приняла предложение подвезти ее на машине.
В салоне двое подвыпивших мужиков, принялись лапать и по дороге изнасиловали. Водитель тоже попользовался, пока его за рулем подменял другой.
Вышли отлить, а тут муж, что с зонтиком в руках вышел встречать промокшую жену, всех троих – камнем. Насмерть. Героев настолько развезло, что даже сопротивляться не могли, только поцарапали. Абсолютно все: милиция, судьи, адвокаты, прокурор – старались помочь парню, подвести хотя бы под статью насчет аффекта и временного умопомешательства, тогда получит всего три года, но не получается, парень утверждает твердо, что как сейчас в здравом уме и памяти, так и тогда был, а что убил – не жалеет. Всем понятно – десять лет строгого режима.
И вдруг судья, уже немолодой человек, оправдал подсудимого. Полностью. Если бы парня посадили, прошло бы незамеченным, мало ли у нас убийств и изнасилований, но тут поднялся с одной стороны радостный крик, с другой – возмущенные протесты правозащитников и юристов. Понятно, мощный рев народа победил, каждый обыватель с ужасом прикидывал, что так же могут изнасиловать и его жену или дочь, так что парню едва ли не орден требовали дать, а протесты юристов уступили «общественному мнению», ведь у нас демократия.
Судья буквально слово в слово повторил мои слова двухлетней давности: «Хватит лицемерить! Марсианские законы – для марсиан!.. Для людей – пользующиеся поддержкой людей». После этого судья ждал мученической смерти… или не ждал, может быть, и он – прожженный политик, я теперь всех подозреваю, сам себе дал повод, но мученичество не пришло: имортизм уже у власти. Более того, пока законы не разработаны, решено пользоваться системой прецедентов, как до сих пор в Англии, где из-за сырости и лондонских туманов спят долго, законы разрабатывают вот уже несколько столетий, там даже Конституцию никак не примут вот уже двести лет…
Ростоцкий появился по моему звонку моментально, словно стоял под дверью. А может, и стоял, чиновники высокого ранга не пробьются в первый ряд без этого сверхъестественного чутья на зов владыки.
– Ростислав Иртеньевич, – сказал я, моя рука широким, уже почти свойственным мне царственным жестом описала полукруг, гостеприимно охватывая весь кабинет, но указала точно то кресло, в которое ему надлежит опуститься. – Как идут дела с кадровой перестройкой?