Комиссию я не прошел.
Я глядел на заключение, исчерканное красной ручкой, и почему-то думал, что дальше у меня в жизни тоже все будет так же.
Неудачно. С красными крестиками и восклицательными знаками.
Старый был удивлен, старый никогда и не думал, что у меня может быть слабое здоровье. Он долго молчал, затем взял записную книжку и долго ее изучал. В результате этого изучения я был все-таки зачислен в колледж при престижной авиационно-технологической академии. Обучаться на авиационного инженера, правда. На инженера у меня здоровья хватило.
Следующим летом я снова уехал в Новую Зеландию, но в этот раз уже не отдыхать, а работать – старый устроил меня на фруктовую фирму. Зарплата была хорошая, работа простая – перебирай себе киви и укладывай их в ящики. Наелся на всю жизнь. А вечером можно было идти к морю, смотреть, как сине-молочная вода рек смешивается с черной водой океана.
Перед началом учебы в колледже я на неделю вернулся домой. Дома все изменилось. Нет, дом не перестроили, он не провалился в тектонический разлом, все было в порядке. Другое. Я два дня тупо валялся на койке и смотрел в потолок, потом решил прокатиться на мопеде.
Мопед оказался неожиданно мал, коленки задирались чуть ли не до руля, но все равно было приятно. Я объехал почти весь город, за трамвайной линией прямо в поле паслась серая лошадь. Эту лошадь я узнал.
Я подъехал поближе и обнаружил, что лошадь и в самом деле та самая Карюха, с помощью которой я чуть не сломал себе шею. Карюха паслась не одна, недалеко от лошади на раскладной скамеечке сидела девушка с книжкой. Девушка обернулась, и я обнаружил, что это Вера Халиулина. Верка очень мало изменилась, разве что похудела, а так была все такая же остроносенькая и с косичками. Я почему-то очень обрадовался ей. Вера меня тоже сразу узнала, мы посидели и немножко поговорили. Вера рассказала про то, как все тут устроилось и образовалось.
Гобзиковская мать долго искала Гобзикова. Предполагали, что он сбежал из дома, а куда сбежал – неизвестно. Тысячи таких героев по стране бродят. Так в милиции матери Гобзикова и сказали. Внесли в базу данных, объявили розыск. Но не нашли.
Лару тоже искали. Панченко обегала всех, кого только можно было обегать, трясла губернатора даже. Они даже до какого-то эфэсбэшного начальства дошли. Лару и по телику показывали, типа, «разыскивается человек», и в газетах фотку печатали, и даже на пакетах с молоком.
Совсем как в Америке, сказала Верка.
Только никакого толка от всего этого не было. Не нашли ни ее, ни Гобзикова. Они пропали.
Много разных версий выдвигалось. В основном скучные, такие версии всегда выдвигаются, когда кто-нибудь пропадает.
Маньяки, бандиты, проблемы с родителями.
Верка Халиулина засмеялась и сказала, что некоторые на полном серьезе считали, что Гобзикова и Лару похитили инопланетяне. Будто на севере, в районе Клопова, туда, куда Гобзиков и Лара вроде бы собирались бежать, видели мальчика и девочку, а еще видели, как над полями висела летающая тарелка.
Мать Гобзикова еще какое-то время жила в городе, потом ее перевели на другой завод, и она уехала, больше о ней никто ничего не слышал.
Я подумал, почему меня никто не допрашивал, даже не интересовался ничем, а потом вспомнил путешествие в Новую Зеландию и понял, что старый поберег меня тогда от расспросов, следственных действий и другой малоприятной канители.
А вообще Вера сказала, что обо всей этой истории почему-то было запрещено говорить, в Лицее никто никогда не вспоминал ни Лару, ни Гобзикова, ни меня. А если кто вспоминал, того Зучиха вызывала на ковер.
Для превентивной беседы.
Сама Зучиха за эти два года стала-таки директором. Съездила на стажировку в Англию, получила доктора наук. Кабинет директора был достроен, и Зучиха переехала в него. Теперь Зучиха носила очки в платиновой оправе, завела часы приема, а ноутбук за попсовой ненадобностью отдала секретарю.
Вера захихикала.
Автол до сих пор работал физкультурником. Он изменился, начал пить и то ли от этого, то ли от общей тоски перестал драться.
Носов в том же году уехал в Санкт-Петербург учиться на модельера и, по слухам, стажировался теперь в одном из ведущих модельных домов. Сама Вера однажды видела его по телевизору, Шнобель участвовал в программе, посвященной проблемам моды в России, и жаловался на трудности, с которыми сталкиваются молодые дизайнеры одежды. Волосы у Шнобеля были перекрашены в синий цвет, в ухе красовалась причудливая серьга, а перстней на пальцах Вера насчитала три штуки.
Ирина Зайончковская стала юристом. Как и хотела. Вернее, не стала, а станет скоро – она учится в юридическом колледже с большими перспективами. Вера была в этом уверена.
Ленка Лазерова тоже уехала. Ее родители, как это ни странно, тоже перебрались в Новую Зеландию, и Ленка Лазерова теперь поднимала художественную гимнастику на далекой Веллингтонщине.
Мамайкина получила титул первой красавицы Лицея и сразу после этого здорово растолстела. Какое-то время она дружила с Чепрятковым, а потом они разругались, и Чепрятков публично оттаскал ее за волосы. За что и был исключен из Лицея. Где Чепрятков обретался сейчас, Халиулина не знала.
Про тебя тоже ходили интересные слухи, засмеялась Верка. Говорили, что ты завербовался в Иностранный Легион, в его детское подразделение. Говорили, что сейчас ты воюешь где-то в Индокитае. Я тоже посмеялся и уточнил, что воюю вовсе не в Индокитае, а в Северной Родезии, а потом спросил, чем занимается в жизни сама Вера.
Вера Халиулина ушла из Лицея, теперь она училась в обычной школе и собиралась в будущем поступать в ветеринарный институт. Вот с лошадьми работает из манежа.
Так.
Мы еще немного посидели, поболтали ни о чем, затем я пожелал Вере удачи, взял на всякий случай адрес и уехал домой.
А на следующий день я отправился посмотреть на дом Гобзикова.
Дом был. Пустой. Сарая не было. Обгоревшие доски, скелеты телевизоров, стеклянная мелочь, лопнувшие сопротивления и конденсаторы. Пожар. Все-таки пожар. Давненько уже пожар.
По углям бродили два парня в длинных брезентовых куртках. Парни переворачивали старую аппаратуру, ковырялись в земле и вообще активность проявляли. Я пригляделся и обнаружил, что это все те же знакомые мне шпанюки. Правда, они подросли и были уже не шпанюки, но шпана. Окрепли и прирастили деловитости.
– Привет! – крикнул им я. – А что, в доме никто не живет?
– Никто, – хором ответили шпанюки. – Пустой.
Дом был действительно пустой. В смысле жителей в нем уже не было. Дом скрипел входной дверью, стекла в окнах почему-то не были разбиты. Правая сторона дома заросла плющом, плющ был какой-то неживой и коричневый, если иметь богатую фантазию, то издали можно принять плющ за волосы. Будто правый глаз дома был закрыт длинной челкой.