– За разные. Они были разного достоинства. Были гири в шестнадцать килограммов, были гири в двадцать четыре, были гири...
– Довольно! – перебила меня Зучиха. – Хватит...
– Это яйцо стукнулось о гирю и разбилось, а я зачем-то взял его и съел. И подавился...
Лицеисты лежали. Даже Лара улыбалась, я видел это. А чего, собственно, это ей улыбаться? Я же из-за нее подавился этим тупым яйцом.
– Расскажи про инциндент в раздевалке, – потребовала Зучиха.
– Ну да, инциндент в раздевалке...
– Вот и я о том же, – встрял Чепрятков. – Захожу я, значит, в раздевалку, а там такой инциндент [4] , мама дорогая...
– Ребята, хватит идиотничать, – Зучиха переключилась на толерантность, – мы все оценили ваше чувство юмора. А ты, Кокосов, постыдился б хотя бы своего отца!
Я устыдился и принял покорный вид. Надо продемонстрировать раздавленность, сделать приятное старушке Зучихе, в конце концов.
– Кокосов! Расскажи нам, за что ты избил Гобзикова?! За что? И не вздумай отпираться!
– За что? – удивленно спросил я.
– Да, за что?! – Зучиха обняла кафедру с такой силой, что дерево хрустнуло, а мамонт из мамонтовой кости подскочил.
– Да ни за что, – ответил я. – Мы просто подрались...
– Просто подрались?! А то, что его мать мне звонила вся в истерике?
На это я не нашелся что ответить. Мать в истерике – это серьезно. Было, правда, у меня искушение ответить, что и мой старый тоже в истерике, но, я думаю, это было бы уже чересчур круто. Мне бы не простили, мать – это святое.
– За что ты его побил? – Зучиха уставилась на меня психоаналитическим взглядом. – За то, что его мать работает в магазине, а твой отец глава фирмы?
Класс дружно поглядел на старого.
Я тоже растерянно оглянулся на него. Он все-таки являлся не главой фирмы, а юристом и совладельцем, и он уже не был пятнистым, был равномерным. Мобильник раскладывался и складывался быстро, приближаясь к скорости невидимости. Скоро сломался бы, корейский тигр не выдержал бы, даже тигры не вечны.
Интересно было бы узнать телефон...
– Да при чем тут это? – растерянно спросил я. – При чем тут магазин? Мы просто подрались, я же говорю...
– Просто подрались? – Зучиха неожиданно перешла на проникновенный тон. – Значит, вы просто подрались... А ты знаешь, что твое избиение Гобзикова – это не что иное, как проявление социальной нетерпимости?
– Какая нетерпимость...
– Руководство Лицея не потерпит нетерпимости, Кокосов! – Зучиха неожиданно стукнула мамонтом по кафедре. – Не потерпит!
Класс затих.
Зучиха треснула по кафедре уже кулаком, мамонт свалился на пол.
– В соответствии с Уставом Гуманитарного Лицея им. М.Е. Салтыкова-Щедрина ученику лицея Кокосову Евгению выносится второе в этом году дисциплинарное предупреждение!
Пригвоздила Зучиха. Меня. Кстати, первое предупреждение я получил за пререкания с самой Зучихой, еще осенью. А с тех пор паинькой просто был.
– Дисциплинарное предупреждение! – повторила Зучиха.
Класс охнул. Чепрятков злорадно хихикнул.
– Чепрятков! – Зучиха тут же явила снайперско-педагогические качества. – Я бы на твоем месте не радовалась! У тебя у самого уже два предупреждения!
Чепрятков злорадствовать перестал.
– И чтобы положить наконец конец кокосовщине, родительский комитет постановляет. Ты, Кокосов...
Интересно, подумал я, когда это они успели постановить? Вроде бы подрались-то мы совсем недавно, а поди ж ты, родительский комитет постановил...
Зучиха снова пронзила меня мизинцем.
– Ты, Кокосов, должен будешь извиниться перед Гобзиковым. Всю процедуру извинения ты должен будешь записать на видеокамеру и предоставить видеоотчет в родительский комитет.
Я оторопел. Зучиха в самом деле шагала в ногу со временем, в самом деле внедряла новые технологии. Крапива какая...
– Как? – спросил я. – Извиниться перед...
Чепрятков заржал.
– Вот именно, – безапелляционно сказала Зучиха. – И предоставить видеоотчет!
– Да вы что... – пытался подать я голос разума.
– За исполнением данного вида наказания родительский комитет обязует проследить отца – Кокосова Валентина Сергеевича.
Старый привстал из-за парты и мелко поклонился. Мне стало совсем тошнотно и гнусно.
– Кокос, сделаешь мне копию! – попросил Чепрятков.
– Чепрятков! – оборвала Зучиха. – На тебя Аверьян Анатольевич мне уже тоже жаловался!
– А я ничего, – облез Чепрятков. – Это не я Гобзикова покалечил, это Кокосов. О, этот Кокосов! Чудовище насилия, бич всех приличных людей нашего славного Лицея. Всех затерроризировал! Он, между прочим, и мне угрожал...
Класс засмеялся.
– Чепрятков! Прекрати балаган!
Чепрятков вздохнул и уткнулся в свой сотовый, доламывать тетрис.
– Теперь перейдем ко второму происшествию, – трагически сказала Зучиха, носком туфли подогнала к себе мамонта. – К сожалению, беды посыпались на нас рекой. В субботу вечером в нашем Лицее имело место удивительное по своей циничности событие. В машину нашего уважаемого физкультурника была заложена... субстанция.
Я просто почувствовал, как напрягся за моей спиной Шнобель.
– Какая еще Констанция? – не удержался Чепрятков. – Везет же Автолу, ему Констанцию прямо в машину закладывают...
– Выйди! Выйти вон!
– Правды никто не любит... – Чепрятков с облегчением встал и направился к выходу.
– Стой! – остановила его Зучиха. – Вернись. Я хочу, чтобы ты тоже это послушал. Тебе полезно будет. И ничего смешного здесь нет, случай экстраординарный! Кокосов, можешь сесть на место.
Я сел. Чепрятков тоже вернулся за свою парту.
– Я продолжу, – Зучиха потерла пальцами переносицу, – с позволения господина Чепряткова... В субботу вечером в автомобиль нашего физкультурника была заложена жидкость. Эта жидкость сейчас находится на экспертизе, но уже сразу можно сказать, что в ее состав входит вещество, вызывающее ожог.
– На сиденье ожог? – уточнил Чепрятков.
– Прекрати паясничать, ты не в опере!
Аргумент получился железный, сразил даже Чепряткова.
– Только благодаря чистой случайности Аверьян Анатольевич не пострадал! – Зучиха погрозила кому-то кулаком.