Плюнул и поднялся до второго этажа. Стены в подъезде были странные – все в гвоздях. Хорошие гвозди, сотка. Но вбиты безо всякого смысла и порядка, кое-как. Зачем – непонятно.
Дверь квартиры № 6 была приоткрыта, в щель тяжело тянуло тушенкой. Я решил, что лучше не входить так, внаглую, а все-таки позвонить. Позвонил.
Звонка не получилось, но через минуту дверь открылась окончательно, и на пороге объявилась женщина в джинсовом комбинезоне.
Она ничего не сказала, просто стояла и смотрела.
– Здравствуйте, – сказал я. – Я к...
Я вдруг понял, что совершенно не знаю, как на самом деле зовут Гобзикова.
– Я пришел... – Я замялся. – Понимаете...
Она пусто на меня смотрела, так люди смотрят на продавцов электрических зубных счеток.
Я испугался. А вдруг мать Гобзикова с закидонами? Сейчас как вонзится ногтями, зарубит лопатой, спрячет на чердаке. Пригород, одним словом, Берлин, Азия.
– Мы там это... Подрались, короче. Надо поговорить, все дело как-то мирно разрешить... – промямлил я и пожалел, что не оставил дома записки. Что прошу, дескать, в случае чего искать мой охлажденный труп там-то и там-то... А вообще... А вообще я покраснел от общей кретиничности ситуации.
– Короче, надо мне извиниться, – сказал я. – Такие дела...
– Его зовут Егор, – сказала мать Гобзикова.
Егор. Редкое имя, подумал я. Егор-забор. Егор Гобзиков отсутствует дома.
– Егор, я знаю, – сказал я. – Где он, собственно?
– Он... – Мать Гобзикова задумалась.
И, видимо, крепко задумалась, постояла с минуту, затем раз – и закрыла дверь перед моим застывшим от удивления носом. Не, я понимаю, у меня у самого со старым вечные бодания, но чтобы так...
Крапива какая...
– Спасибо, – сказал я.
Из квартиры послышались стукающие звуки. Через ровные промежутки времени. Бум. Бум. Бум. Тишина. Бум. Бум. Бум. Провинциальный сюрреализм.
Я постоял какое-то время, послушал, как она там мистически бумкает, потом спустился по средневековой лестнице и вышел на улицу. Неприкаянный, как Штирлиц.
В Берлине весной.
Шпанюки перебрались с песочной кучи на мой мопед. Весело раскачивались на сиденье, гудели, жужжали, бибикали, дрыгали конечностями. Я хотел было их шугануть, но передумал. Такая шпана все всегда знает.
– Эй, Шумахеры, где тут Егора можно найти? – спросил я.
Тот, что сидел за рулем, молча махнул рукой.
– Подножки не поломайте, а то накажу, – сказал я и двинулся в указанном направлении.
Сарай был похож на сарай. Серый, покосившийся, сляпанный кое-как из горбыля, в духе классических сарайных традиций. Вокруг в геометрическом порядке располагались аккуратные грядки, по причине ранней весны вскопанные, но по той же причине ничем еще не засеянные. Дверь была открыта, внутри что-то гудело.
Я с нарочитой небрежностью приблизился ко входу, заглянул. Ничего не увидел, после дневного света сарай казался черной дырой.
– Эй, – позвал я, – ты здесь?
Внутри кокнулось что-то стеклянное, потом еще просыпалось что-то. Потом стало очень тихо.
– Эй, – снова позвал я, – Егор, ты здесь?
– Здесь, – неприветливо отозвался Гобзиков.
– Я это... войду?
Пауза. Мне представилось, что сейчас Гобзиков стремительно готовится ко встрече со мной. Точит нож, закрепляет сверло в патроне дрели, накаляет паяльник. Или раскупоривает бутылку с концентрированной соляной кислотой.
Готовит холодный прием.
Гобзиков не отвечал, пауза тянулась, я спросил:
– Так я захожу?
– Заходи.
Я вошел, глаза привыкли. Внутри сарай выглядел гораздо интересней, чем снаружи. Конечно, не моя труба, но все же.
Стены были оклеены обоями с пальмами и другой еще чунга-чангой, с потолка свисали лампы разных конфигураций, весь пол завален старыми телевизорами, радиоприемниками, утюгами, другой электрической и не электрической домашней утварью. Просто кладезь разного добра. В центре этих россыпей имелось расчищенное пространство, в этом оазисе порядка кособочился стол, сваренный из толстых железных листов.
На столе стоял аппарат, одновременно похожий на телевизор без экрана, спиртоперегонный куб и модель радиолокационной станции. Из аппарата торчали провода, лампы, диоды-триоды и какие-то другие электрические штуковины. Пахло паленой канифолью, хороший запах.
Над столом на специальных растяжках висела карта. Пожелтевшая бумага, старая вроде как. А правый нижний угол и вообще сожжен.
Самого Гобзикова не видно. Я даже подумал, что Гобзикова по случаю завалило всем этим старым электронным барахлом и он валяется где-то гнусным тупым трупом... Хотя как он может быть гнусным трупом, если я только что с ним разговаривал? Судьба, к сожалению, не преподнесла мне такого роскошного подарка, как труп Гобзикова, – что-то скрыпнуло, и из-под стола появился Егор Гобзиков. В добром здравии. На меня он не смотрел, смотрел в сторону, отсвечивал фонарями – я ему два роскошных фонаря влепил.
Драчуном Гобзиков оказался очень паршивым. Даже я смог его побить. И с такими разрушительными последствиями к тому же. Ну, для Гобзикова, конечно. Я ему, кажется, зуб даже выбил, кровь, во всяком случае, шла. Впрочем, сам виноват. Чего кидался? Не надо было кидаться.
Я почувствовал, что во мне начинает свою разрушительную работу совесть, надо было заглушить ее немедленными разговорами.
– Привет, – сказал я.
– Ну, привет, – настороженно буркнул Гобзиков.
Как будут при встрече вести себя здорово подравшиеся люди? Есть три варианта.
Самый вероятный. Проигнорируют друг друга злобно.
Самый невероятный. Подерутся еще разок.
Вариант средней вероятности, но тоже встречающийся. Постараются сделать вид, что ничего не произошло.
Видимо, Гобзиков решил действовать по средней вероятности. Делать вид. Я против ничего не имел, в конце концов, мне Гобзиков ничего плохого не сделал, а ненавидеть человека потому, что он уродец...
Тогда всех вообще надо ненавидеть.
Но я не Чепрятков какой-нибудь там, я сказал средне-дружелюбно:
– Ты чего на занятия не ходишь?
– Болею, – буркнул Гобзиков.
– Чего?
– Давление поднялось. Освобождение дали.
– Понятно... – протянул я. – Вегетососудистая дистония. Я тоже ею болел, так мне старый все мозги... достал, короче. Тебя твоя тоже достала?
Гобзиков не ответил.