Улица приняла нас и медленно понесла в своих ладонях, тихо и плавно покачивая, так что огромные дома приподнимались и опускались, как морские волны. Впереди бульвар расцвечен огромными, как парашюты, зонтиками над вынесенными из помещения столиками летнего кафе. Прохожие на ходу покупали мороженое или соки, двигали дальше, только пары совсем разомлевших от жары сидели за столами и церемонно вкушали мороженое из серебристых запотевших вазочек.
Нас опередила толпа горластых кавказцев, хотя на самом деле эти смуглокожие могут быть кем угодно, теперь Москва стала гигантской помойкой общечеловеческих ценностей. Трое взрослых, с ними не меньше дюжины визжащей и орущей детворы.
Им купили сладости в пакетах, воздушную кукурузу, чупа-чупсы, еще какую-то хрень в ярких упаковках. Сразу во все стороны полетели бумажки, обертки. Один из кавказцев смачно отхаркался прямо на пол.
Мы с мороженым ютились за крайним столиком, я поморщился, сказал раздраженно:
– Знаешь, когда такое вижу, понимаю тех, кто призывает к чисткам.
– Этническим? – спросила она.
– Ну да, – подтвердил я с брезгливостью. – И начал бы все-таки с этих цыган… Пусть как угодно обзывают, но жить станет чище.
За соседним столом двое лохматых парней интеллигентно балдели или оттягивались, хрен разберет этих гомосеков. Один трудился над мороженым, другой тянул через соломину окрашенное пойло под названием «Солнечный». Тот, что с мороженым, бросил в нашу сторону оценивающий взгляд, а который с соломинкой сказал громко, победно, просто ликующе:
– Если вы позволите начать чистку с цыган, потом настанет очередь евреев, армян, а в конце концов придут и за вами!
Он победно смотрел на меня, но я холодно улыбнулся и повернулся к Тане:
– Ну как мороженое? Захватим еще по одному да сожрем прямо по дороге?..
Она бросила на лохматого защитника цыган взгляд искоса, улыбка чуть тронула ее красивые губы. Мы вернулись к стойке, я сделал заказ, Таня спросила вполголоса:
– Ты даже не соизволил ему ответить? Почему?
– Туп, – ответил я. – Ты посмотри на его морду. У него нет ни тени сомнения, что он изрек истину.
– А если в самом деле считает это истиной?
– А мозги человеку на что? – возразил я. – Это то же самое сказать, что нельзя сажать в тюрьму убийцу, ибо потом придет очередь сажать карманников, а потом придут сажать и уже мирных добропорядочных граждан. По его логике это так. Но ведь так нигде же не делается?.. Возьми это мороженое, здесь с орешками.
Она взяла мороженое в хрустящем вафельном стаканчике, я заметил, как она бросила взгляд украдкой в сторону защитника общечеловеческих ценностей. Он, сердитый и непонимающий, за что же ему даже не ответили, не стали спорить, у него наготове десяток вычитанных убийственных аргументов – уже рассерженно тянул через соломинку модное пойло.
– Но он в самом деле так думает, – проговорила она. – И не понимает, почему ты, по тебе видно – заядлый спорщик, не стал возражать.
– Возражать можно умному, – объяснил я. – Умному противнику. Но не придурку, что не в состоянии проследить за своей же мыслью. А метать бисер перед свиньей мне как-то в лом. Других дел хватает. И так, говорят, бисер подорожал – свиней с приходом юсовцев стало куда больше.
Она засмеялась, а у меня перехватило дыхание, настолько она красива, чиста, преисполнена нежности и света. Впереди за поворотом начало выступать здание, очень знакомое, сердце мое стукнуло, даже не знаю из-за чего: то ли вспомнило, как мне били морду, то ли как я с наслаждением всадил раскаленный комок металла в узкий лоб гигантопитека.
Мы прошли мимо шикарного магазина, у дверей охрана с автоматами наперевес, по ступенькам спускалась солидная дама. Ее поддерживал под локоть очень импозантный господин. Дама, красная от негодования, говорила с великим возмущением:
– Я не могу на них смотреть!.. Ходят совершенно голые!.. И это жена министра! Как можно?
Ее спутник промямлил:
– Дорогая… но она ж не совсем так уж и голая… Она ж в одежде…
Дама фыркнула:
– Ну и что? Но под одеждой все равно ведь голая?
Таня чмыхнула, отвернулась, пряча смех, закашлялась. Я чуть было не хихикнул следом, но подумал, что чопорная дама, как ни странно, права в своем возмущении… которое просто не смогла выразить правильно. Вон Таня в достаточно вольном платье, но не скажешь, что голая, а вон прошла по улице, виляя бедрами, девица в модном костюме, так и видишь ее голую с распущенными по подушке волосами, видишь ее грудь, видишь, как растут волосы на ее лобке, и даже видишь, что там интим-прическа от Измалкина, а когда поворачивается, то отчетливо зришь как форму ягодиц, так и как воочию видишь коричневое пятнышко приглашающе подкрашенного ануса…
Сердце мое тукало быстро и нежно, подпрыгивало и пыталось взлететь на отрастающих крылышках.
– Ты не спрашиваешь, – сказала Таня, – но просто для информации, муж у меня… это нечто вроде очень хорошей мебели. Как и я для него. То есть, у нас практически нет ничего общего, кроме секса. Да и то, если честно…
Она быстро взглянула на меня, отвела взгляд.
– Что? – спросил я.
– Да так, – ответила она быстро. – Ничего. А то будешь задаваться.
– Ну скажи!
– В последнее время даже с сексом что-то начинает… ну, разлаживаться. Оргазм приходит все труднее, а дважды вообще так и не дождалась… Конечно, я прикинулась, что все в порядке, вскрикнула, раскинула руки, будто в изнеможении, но… что-то потерялось. Он чувствует, мы попробовали некоторые игры, что должны возбудить, повысить интерес… но стало еще хуже. Ладно, что-то я совсем разжаловалась, это не мой стиль. А что у тебя?
– Если считать брачные церемонии, – ответил я, – то я замужем не был… Так, конечно, две-три женщины за все время считали себя моими женами. Даже я, помню, пару раз так думал. Или все-таки регистрировался?.. Не помню даже. Все прошлое как в далеком тумане.
– А теперь?
Я привлек ее к себе.
– Теперь понимаю, чего я ждал.
Она прижалась всем телом, зарылась лицом в куртку.
– Кстати, ты знаешь… Мой старый бойфренд убит в какой-то перестрелке. Или его пристукнули за что-то.
Я вспомнил этого здоровенного мужика, красавец, племенной бык, от него пошли бы здоровые дети, целое племя богатырей можно бы наплодить, скажем – велетов, антов или сказочных нартов… даже ясно вспомнил, как нажал курок, как тряхнуло кисть, а пуля ударила в переносицу… но сердце не сбилось с такта, голова оставалась ясной, а голос не дрогнул:
– Жалеешь?
Она поморщилась.