И вот теперь он слушает царящую в трубке ледяную тишину.
— Прости, но я звоню узнать, не ты ли послала мне корзинку с кексами. — Не успели слова прозвучать, как он тут же понимает, насколько нелеп этот звонок. Конечно, она ничего ему не посылала. С чего бы ей это делать?
— Повтори, что ты сказал?
— Мне на работу прислали корзинку маффинов с благодарственной запиской, но из записки не было понятно, кто отправитель. Я подумал, может быть, ты их прислала?
— Джастин, за что бы я могла тебя благодарить? — Теперь ее голос звучит удивленно. Нет, скорее насмешливо.
Она задала простой вопрос, но он хорошо знает бывшую жену: подтекст этого вопроса выходит далеко за пределы слов.
И Джастин подпрыгивает и заглатывает наживку. Крючок разрезает ему губу, и возвращается язвительный Джастин, тот человек, который столько времени наблюдал за гибелью их… да просто — за их гибелью!
— О, ну не знаю, например, за двадцать лет брака. За дочь. Хорошую жизнь. Крышу над головой. — Боже, что он несет! И до него, и после него у нее была — и никогда никуда бы не делась — крыша над головой, но сейчас слова бьют из него струей, он не может и не хочет останавливаться, так как он прав, а она нет, и гнев подстегивает каждое слово, как жокей, приближаясь к линии финиша, нахлестывает лошадь. — За путешествия по всему миру. — Хлыст щелкает! — За одежду, одежду и еще одежду. — Хлыст щелкает! — За новую кухню, когда она нам была не нужна, за зимний сад, черт побери… — И он продолжает, будто бы забыв, что она сама хорошо зарабатывала, играя в оркестре, который ездил по всему миру…
В начале их семейной жизни им пришлось жить с матерью Джастина. Они были молоды, им нужно было растить ребенка — причину их поспешного брака, и, поскольку Джастин днем ходил в колледж, ночью подрабатывал барменом, а по выходным работал в музее, Дженнифер зарабатывала деньги, играя на фортепьяно в фешенебельном ресторане Чикаго. По выходным она возвращалась домой под утро, у нее болела спина, начали опухать пальцы. Ему все это было хорошо известно, но сейчас вылетело из головы, стоило ей забросить удочку, задав такой, казалось бы, невинный вопрос. Она знала, что последует эта тирада, и Джастин будет пожирать, пожирать, пожирать, с трудом жуя, эту наживку, заполняющую его рот. Наконец, перечислив все, что они сделали вместе за последние двадцать лет, и выбившись из сил, он останавливается.
Дженнифер молчит.
— Дженнифер?
— Да, Джастин? — Лед. Джастин утомленно вздыхает:
— Ты не присылала кексы?
— Должно быть, их прислала какая-то другая из твоих многочисленных женщин, потому что это точно была не я.
Щелк — и она пропала.
В нем бурлит ярость. Другие женщины. Другие женщины! Один роман, когда ему было двадцать лет, и неловкая возня в темноте с Мэри-Бет Дюрсоа в колледже, до того как они с Дженнифер поженились, — вот и весь его донжуанский список.
Джастин чувствует, как его окатывает волна гнева и напрасных сожалений. Заставляя себя дышать ровнее, он направляется к ступеням Северной террасы, садится у одного из фонтанов, ставит корзинку у ног и вгрызается в кекс, поглощая его так быстро, что почти не чувствует вкуса. К его ногам падают крошки, привлекая стайку голубей. В их черных, похожих на бусинки глазах горит решимость. Джастин собирается взять еще один маффин, но его окружают исступленные голуби, жадно пытающиеся расклевать содержимое корзинки. А вот и еще несколько дюжин голубей подлетают к нему, опускаясь на землю подобно истребителям. Джастин испытывает что-то вроде мистического ужаса. Он поднимает корзинку и разгоняет птиц, свистя и топая, как одиннадцатилетний мальчишка.
Он влетает в дверь своего дома, оставив ее открытой, и натыкается на Дорис с образцами красок.
— Итак, я остановилась на нескольких. — Она размахивает перед его лицом десятками разноцветных лоскутов.
Каждый из ее длинных леопардовых ногтей украшен маленьким блестящим камешком. На ней обтягивающий комбинезон змеиной расцветки, а ноги опасно покачиваются на шпильках лакированных сапог на шнуровке. Волосы Дорис горят костром ярко-красного цвета, на губах помада, сочетающаяся с волосами. В сильном раздражении Джастин смотрит, как открываются и закрываются ее губы.
— «Крыжовенный кисель», «кельтский лес», «английский туман», «лесная жемчужина» — все это спокойные тона, они будут так хорошо смотреться в этой комнате. А еще «дикий гриб», «кочующий свет» и «султанша специй». Оттенок «конфета капучино» — один из моих самых любимых, но не думаю, что он будет сочетаться с этой шторой. Как тебе кажется? — Дорис машет у него перед лицом куском ткани, и он щекочет ему нос, который начинает чесаться так сильно, как будто чувствует приближающуюся схватку.
Джастин не отвечает, делает несколько глубоких вдохов и считает про себя до десяти. А когда это не помогает, продолжает считать до двадцати.
— Эй? Джастин? — Она щелкает пальцами перед его лицом. — Джастин?
— Может, ты дашь Джастину передохнуть, Дорис. Он выглядит уставшим. — Эл нервно поглядывает на брата.
— Но…
— Неси сюда свой зад султанши специй, — дразнит Эл.
Она показывает ему язык:
— Хорошо, но вы все-таки дослушайте. Бэа понравится, если ее комната будет покрашена в «кружево цвета слоновой кости». И Пити тоже. Только представь, как это будет романтично для…
— Хватит! — Джастин кричит во весь голос, не в силах вынести, что имя его дочери и слово «романтично»
употребляются в одном предложении.
Дорис подпрыгивает от неожиданности и немедленно замолкает. Ее рука стремительно взлетает к груди. Эл перестает пить, бутылка замирает у его губ, тяжелое дыхание у ее горлышка создает звуки, напоминающие игру на волынке.
— Дорис. — Джастин делает глубокий вдох и пытается говорить как можно спокойнее. — Пожалуйста, хватит об этом.
Хватит этих «ночей капучино»…
— «Конфета капучино», — перебивает она и замолкает снова.
— Все равно. Это дом викторианской эпохи девятнадцатого века, Дорис, а не просто какая-то лачуга из стекла и бетона.
— Он пытается сдержать эмоции, чувствуя себя оскорбленным от имени здания. — Если бы в то время ты в разговоре упомянула «шоколад капучино»…
— «Конфету», — шепчет она.
— Не важно! Тебя бы тут же сожгли заживо! Оскорбленная, она взвизгивает.
— Дом нужно сначала изучить. Ему нужна изысканность, нужна мебель того периода, цвета того времени, а ты хочешь заляпать комнаты красками, перечень которых звучит, как список блюд Элу на ужин.
— Эй! — возражает Эл.
— Поверь, я ценю твою помощь. Но мне кажется, этому дому нужно… — Он делает глубокий вдох и тихо произносит:
— Чтобы им занимался кто-нибудь другой. Пожалуйста, скажи, что ты меня поняла.