— Она тебе звонила, помнишь? Ее номер должен быть в твоем телефоне.
— Ох, папа, это было несколько недель назад! Мой телефон запоминает только десять последних номеров.
— Черт побери!
— Я давала его Дорис, помнишь? Она его записала. Ты звонил по этому номеру из своей квартиры!
Ты выбросил его в контейнер, идиот! Контейнер! Он все еще там!
— Держи! — Запыхавшийся Лоуренс прибегает со стаканом воды в руке.
— Лоуренс! — Джастин протягивает руки, берет его за уши и целует в лоб. — Я даю тебе свое благословение, Дженнифер! — Он тоже берет ее за уши и целует прямо в губы. — Удачи!
Он выбегает из квартиры под ободряющие крики Бэа, между тем как Дженнифер с отвращением вытирает губы, а Лоуренс смахивает с одежды пролившуюся воду.
Когда Джастин бежит от метро домой, начинается сильный дождь — как будто сверху кто-то выжимает тряпку. Ему все равно, он только поднимает глаза к небу и улыбается. Как он не догадался, что это была Джойс? Теперь понятно, почему она спрашивала, уверен ли он, что хочет поменять планы на вечер. Теперь понятно все!
Он сворачивает за угол к своему дому и видит контейнер, теперь до краев наполненный всяким барахлом. Он прыгает в него и начинает копаться в мусоре.
Из окна на него с тревогой смотрят Дорис и Эл.
— Черт возьми, мне правда казалось, что он приходит в себя, — говорит Эл. — Может, нам остаться?
— Не знаю, — с беспокойством отвечает Дорис. — Что вообще он там делает? Сейчас десять вечера. Соседи обязательно вызовут полицию.
Свитер на нем — хоть отжимай, волосы прилизаны, с носа капает вода, брючины облепили ноги. Они наблюдают за тем, как он с проклятиями выкидывает из контейнера раскисший мусор.
Я лежу в постели, глядя в потолок, и пытаюсь осмыслить свою жизнь. Папа все еще проходит обследование в больнице и вернется домой завтра. То, что рядом со мной никого нет, заставило меня задуматься о своем существовании, и я пробилась сквозь отчаяние, чувство вины, грусть, злость, одиночество, депрессию, цинизм и наконец нашла свой путь к надежде. Подобно наркоману, отказавшемуся от наркотиков, я переживала настоящую ломку. Я громко разговаривала сама с собой, кричала, выла, рыдала и хохотала.
Телефон звонит в одиннадцать вечера, когда на улице ветрено и холодно — зима вступает в свои права. Думая, что это папа, я бегу вниз, хватаю телефон и сажусь на нижнюю ступеньку:
— Алло?
— Это все время была ты.
Я замираю. Мое сердце глухо стучит. Я отодвигаю телефон от уха и делаю глубокий вдох.
— Джастин? — выдыхаю я.
— Это все время была ты, правда?
Я молчу.
— Я увидел тебя и твоего отца на фотографии с Бэа. В тот вечер она рассказала тебе, что я сдавал кровь и хотел бы, чтобы меня за это поблагодарили. — Он чихает.
— Будь здоров.
— Почему ты ничего мне не сказала? Ты преследовала меня или… Что вообще происходит, Джойс?
— Ты злишься на меня?
— Нет! То есть я не знаю. Не понимаю. Я совершенно сбит с толку.
— Позволь мне объяснить. — Я пытаюсь справиться с комком в горле и не выдать свое волнение. — Я не преследовала тебя специально, так что, пожалуйста, не волнуйся. Просто произошла странная вещь, Джастин. Когда мне перелили твою кровь, у меня возникла какая-то связь с тобой. Я постоянно оказывалась в тех местах, где был ты, к примеру, в парикмахерской, на балете. Оказывалась совершенно случайно. Я жутко тараторю, извини, но ничего не могу с собой поделать. А потом Бэа сказала мне, что ты сдавал кровь примерно в то же время, когда мне сделали переливание, и…
— Что-что?
Я не понимаю, что он имеет в виду.
— То есть ты тоже точно не знаешь, мою ли кровь тебе перелили? От меня, например, тщательно скрывали, кому понадобилась моя кровь. Тебе кто-то сказал?
— Нет. Мне никто не говорил. Да это совсем и не нужно. Я…
— Джойс, — прерывает он меня, и его тон меня пугает.
— Я не сумасшедшая, Джастин. Поверь мне. Я никогда не испытывала того, что пережила за последние несколько недель. — Я рассказываю ему о том, как переняла его навыки, знания, как разделила его вкусы.
Он молчит.
— Джастин, скажи что-нибудь.
— Я не знаю, что сказать. Это так… странно.
— Это странно, но это правда. И что еще более странно: ко мне перешли некоторые твои воспоминания.
— Неужели? — Его голос звучит холодно и отстраненно. Я теряю его.
— Воспоминания о парке в Чикаго, о Бэа, танцующей на красной с белым клетчатой ткани, о корзине для пикника, о бутылке красного вина. О церковных колоколах, о кафе-мороженом, о качелях, на которых вы качались с Элом, о разбрызгивателях…
— Эй, эй, эй. Остановись. Кто ты?
— Джастин, это я!
— Кто рассказал тебе об этом?
— Никто, я просто знаю! — Я устало потираю глаза. — Понимаю, что шокирую тебя, Джастин, правда, понимаю. Я нормальный приличный человек, очень циничный, но со мной произошла вот такая чудная штука. Если ты мне не веришь, мне жаль, я повешу трубку и вернусь к своей жизни, но, пожалуйста, поверь, что это не розыгрыш и не ловушка.
Он отвечает не сразу:
— Я хочу тебе верить.
— Ты чувствуешь, что между нами есть связь?
— Я чувствую, что меня влечет к тебе. — Он говорит очень медленно, как будто взвешивает каждую букву в каждом слове. — О моих воспоминаниях, вкусах, привычках ты могла узнать, например, от кого-то или из моих книг, в которых много личного. Ты видела фотографию в медальоне Бэа, ты бывала на моих докладах, ты читала мои статьи. Где доказательства того, что всему виной переливание крови? Как я могу быть уверен — только не обижайся, — что ты не шизофреничка, помешавшаяся на какой-то идиотской истории, которую прочла в книге или увидела в кино?
Я вздыхаю. Доводы мои исчерпаны.
— Джастин, я утратила всякую веру, но в это я верю.
— Прости, Джойс. — Он явно готовится закругляться.
— Нет, подожди. Это что, все? Тишина.
— Ты что, даже не попробуешь поверить мне? Он глубоко вздыхает:
— Я представлял тебя другой, Джойс. Не знаю почему, но мне казалось, что ты другой человек. А тут что-то… невообразимое. Какая-то… не та Джойс.
Каждая фраза — удар ножом в сердце и удар кулаком в живот.
— Судя по всему, тебе много пришлось пережить, может быть, ты должна… с кем-то поговорить.
— Почему ты мне не веришь? Пожалуйста, Джастин. Есть же что-то такое, что должно тебя убедить! Какая-то известная мне тайна, о которой ты не писал в статьях и не распространялся на лекции… — Я умолкаю, думая кое о чем. Нет, я не могу это использовать.