— Девушка, девушка… Ты жива?

Дезия открыла глаза. Она лежала на мокрой траве. Что-то тёплое текло по лицу. Бородатый мужчина, опустившись на колени, вытирал ей глаза.

— Что случилось? Где я?

— Слава богу, жива! Но с парнем плохо.

— Том! — позвала Дезия, пытаясь сесть. Страшная боль пронзила тело. Она заплакала.

Шофёр рефрижератора напрасно пытался остановить проезжавшие мимо немногочисленные машины. Выругавшись, он перешел через улицу и ногой разбил стекло в витрине магазина. Завыла сирена. Через несколько минут, мигая сигнальной лампочкой, подъехала милицейская машина.

— Умышленное ограбление, — констатировал молоденький лейтенант, осмотрев разбитое стекло. — Очевидно, на выпивку не хватило. А ну, дыхни.

— Чёрт возьми, что за люди? Человек умирает, а помощи не дождешься, — ругался шофёр.

Только тогда милиционер заметил за рефрижератором сплющенные «Жигули». Ещё через четверть часа подъехала «скорая помощь».

— Ну, что? — поинтересовался шофёр рефрижератора, когда потерпевших поместили в машину.

— Трудно сказать. Поехали в травматологический.

— Носятся эти пьяные молокососы, сами разбиваются, и других в беду толкают, — злился шофёр в ожидании, пока автоинспектор составит акт об аварии.

— Была б моя воля, я бы пьяниц за рулём судил, как убийц, — согласился с ним автоинспектор. — Влепил бы годков десять, пусть поработают где-нибудь в тайге и поразмыслят хорошенько, стоит ли лезть пьяному за руль.

* * *

— И зачем я тогда уехала? — упрекала себя мать Тома. — Осталась бы дома, ничего бы не случилось.

После второго переливания крови Том открыл глаза. Ничего не понимая, глядел он на чужие лица. Узнав мать, чуть улыбнулся. Он совершенно не помнил ни про иностранных гостей, ни про катастрофу.

На кровать села Дезия, коротко остриженная, с повязкой на лбу, Том смотрел на неё так, как будто видел впервые.

— Это я, Дезия. Как это случилось? Я спала в машине и ничего не знаю.

— Что эта девушка хочет от меня? Скажи, пусть уйдёт. У меня болит голова.

Дезия тихо заплакала и вышла из палаты.

— Доктор, это навсегда? — волновалась мать.

— Мозг человека остаётся загадкой и для нас, врачей. Будем терпеливо ждать и надеяться.

Молодость и крепкий организм делали своё. Через несколько недель врач сказал, что жизнь Тома вне опасности. Постепенно возвращалась и память. Минуту за минутой он припоминал события того вечера: как они слушали записи, как Питер, Джо и Янис учили девушек новым танцам, как у горящего камина спорили, где лучше жить — у нас или у них. Затем в памяти всплывал мокрый асфальт, неизвестно откуда появившаяся перед «Жигулями» стена и… Ночью в бреду всё повторялось: ночной город, мокрый асфальт, отражение в нём фонарей, визг тормозов и крик боли.

— Что с машиной? Сильно разбита? — спросил он однажды у отца.

— Об этом не думай. Отремонтируем. Главное, что ты жив.

В перевязочной пожилая медсестра проворными руками разматывала бинт с головы Дезии.

— Снимем повязку, и ты сможешь пойти домой.

Дезия смотрела в зеркало и не узнавала себя: широкий красный шрам прямо посредине лба, коротко подстриженные спереди волосы, узкое, худое личико. Неужели это она? Кто такую уродину возьмёт манекенщицей? Вот тебе и большая мечта! И Дезия заплакала горько, как маленький ребенок.

— Что ты ревёшь, глупышка? Радуйся, что калекой не стала. Руки, ноги целы, а она нюни распустила. Шрам со временем побледнеет. Прикроешь чёлкой, никто ничего и не заметит.

— Вы думаете?

— Я не думаю, я знаю, Бери марлю, вытри нос.

Глава восьмая Прощание

— Слушай, старик, — культорг седьмой группы Айя Круминя подошла к Дауманту.

— Чего тебе? Выкладывай, — у Дауманта болел зуб, и он злился на целый свет.

— В понедельник конкурс плаката на тему «Мать и дитя».

— Ну и что?

— Не ломайся. Все группы участвуют. А в нашей группе ты лучше всех рисуешь.

— Какой сегодня день?

— Пятница.

— Где ты раньше была?

— Совсем вылетело из головы. Даумант, дорогуша, только ты можешь нас спасти. Если победим, — группе очки за общественную работу, а тебе приз.

— А ну, уматывай, очковая душа.

— Размер сто на семьдесят, — спокойно продолжала Айя. Мальчиков своей группы она знала достаточно хорошо. — Бумагу я сейчас принесу. Техника по выбору. Можно и фломастерами, и карандашами, и акварелью… Тебе лучше знать.

В субботу вечером Даумант наколол на чертёжную доску чистый лист ватмана. Чёрт побери, что же нарисовать! Проще всего было бы срисовать с открытки или книги, но как-то неудобно.

Сестра с маленьким Андрисом на коленях смотрела телевизор. Широко раскрытыми глазами малыш уставился на экран, где смелый заяц гонял неудачника волка.

— Не двигайтесь минутку, — попросил Даумант и, взяв пастельный мелок, уверенными движениями сделал набросок.

Кристап по пути в свою комнату взглянул на рисунок и, присвистнув, остановился.

— Советская мадонна вместо Сикстинской, ха, ха! — это было сказано не без зависти. Примерный во всём, старший брат не имел ни малейшего таланта к рисованию.

— А почему бы и нет? — Даумант был настроен миролюбиво. — Одолжи мне свой лак для волос, чтобы мел не осыпался, — обратился он к сестре.

Зане с сожалением смотрела, как дефицитный польский лак покрывал рисунок.

— Не переживай, ещё осталось, — утешил Даумант, встряхнув баллончик аэрозоля.

Плакаты были выставлены в вестибюле училища.

Большинство групп пошли по лёгкому пути: или перерисовали отдельные фигуры с напечатанных плакатов, или вырезали их из журналов и сделали цветные монтажи. С плакатом из седьмой группы мог соперничать только плакат из второй с силуэтом бегущего ребёнка и фоне восходящего солнца. Рисунок был образным, с несомненной выдумкой, но плакат седьмой группы был более художественным.

Жюри долго обсуждало, какой группе присудить первое место, оставило его за седьмой. В награду Даумант получил большую коробку с пастельными мелками, о которых давно мечтал.

Время от времени в нём давал знать себя художник. Тогда Даумант, зажав под мышкой папку, отправлялся на берег Личупите. Набрав в консервную банку воды, он садился на обросший мхом камень и принимался за работу. Ему нравилось побыть наедине с собой, отключиться от ежедневных забот, уйти в мир фантазии, где не было ни кухни с детскими пелёнками, ни отца, утопающего в болоте алкоголя, ни заплаканных глаз матери. Через два года, нет, уже через год и восемь месяцев, он станет самостоятельным, будет прилично зарабатывать, и сможет сам распоряжаться своей судьбой. Ему исполнится девятнадцать, и если Байба согласится… Продолжать учиться он не думает, по крайней мере, в ближайшем будущем. Все эти истории, физики, литературы… спасибо, сыт по горло, хотя учителя в один голос трубят, что учение развивает ум, логическое мышление, делает человека духовно богаче и тому подобное. Что им ещё говорить? Это их работа, их хлеб. Дауманту было ясно, что зазубренные школьные премудрости через несколько лет выветрятся, как сигаретный дым.