— Ну, смотря что считать хорошим… — протянул мистер Пердью. — Вытаскивать его будет адова работенка, это точно…

— Том, вы только взгляните! — Элизабет вся сияла от возбуждения. — Завтра о нас напишут все газеты!

Том взобрался на глиняный вал на краю котлована и посмотрел вниз.

— Боже мой! — вырвалось у него.

На дне котлована лежал огромный каменный крест. Все еще облепленный рыжей глиной, он пересекал траншею наискосок. Длинный его конец смотрел в сторону, противоположную тису, а левого конца пока было не видно под землей.

— Наверно, он очень старинный… — вполголоса сказала Элизабет.

Том кивнул. Крест был древний, судя по форме. Он не походил на обычный латинский крест, с тремя короткими концами и одним длинным. На нем был еще круг, соединявший все четыре конца короткими каменными дугами, напоминающими ручки гигантских чашек. Такой крест обычно называют кельтским, хотя Том смутно припоминал, что он был в ходу не только у кельтов. И вся лицевая сторона древнего артефакта была украшена замысловатыми узорами, которые, впрочем, сейчас было трудно разглядеть под глиной.

— Святые небеса! — сказал наконец Том. — Мистер Пердью, это великолепная находка!

— Ага, я так и думал, что вы захотите, чтобы мы его вытащили… — И мистер Пердью стряхнул пепел с сигареты быстрым движением губ.

— Ну, для начала надо вызвать археологов, и чем скорее, тем лучше, — ответил Том. — Но да, с их благословения мы его вытащим.

— Придется расширять котлован и так далее… — уныло продолжал мистер Пердью, приглаживая жидкие волосы.

— Ну да, разумеется, чтобы откопать остальное. Как же иначе? Погодите, мне надо взглянуть на него поближе…

Том присел на краю котлована и спрыгнул вниз, тяжело приземлившись на утоптанную землю рядом с крестом. Он достал из кармана платок и принялся торопливо счищать глину с узоров в центральной части. Вскоре снизу послышалось:

— Похоже, он кельтский либо англосаксонский… Как вы думаете, Элизабет, викинги ведь так далеко на запад не забирались?

— Нет, их тут и близко не бывало, — ответила староста. — Ну что, Том, как это выглядит?

— Длинные переплетающиеся линии… По крайней мере, в центре. Похоже, здесь изображено какое-то животное… Да-да! Вот коготь.

— Тогда, похоже, англосаксонский… А вы как думаете, мистер Пердью?

— Думаю, замучаемся мы его вытаскивать. Ну что, викарий, я распущу ребят по домам, раз вы там до вечера сидеть собираетесь?

— Извините, мистер Пердью! Не буду вам больше мешать. Его необходимо поднять сегодня же!

Преподобный Том сунул перепачканный глиной платок в карман, выпрямился — и тут же выругался.

— О черт! Кажется, один конец обломан… Тот, который еще в земле. Я вижу неровный край…

Священник провел пальцем по камню и земляной стенке котлована.

— Да, действительно… Черт!

— Он, наверное, где-нибудь рядом, — заметила Элизабет. — Ладно, Том, вылезайте. Давайте позвоним в музей.

Том нехотя оторвался от креста и зашагал в дальний конец траншеи, где крутой скат вел наверх. Сердце у него радостно колотилось. Пусть там миссис Габриэль бубнит себе что хочет — но подобного события не случалось ни во времена преподобного Стейплса, ни во времена преподобного Моррисона! Это он, Том Обри, новый викарий Фордрейса, принялся здесь копать — и он сильно ошибается, если это не поможет взбодрить сонную деревушку!

Глава 3

Майкл проснулся. В горле саднило, а глаза болели еще сильнее. И все тело как будто ломило и вдобавок слегка трясло, будто во время лихорадки. Мальчик попытался открыть глаза, но пронзительный свет ослепил его, и он снова крепко зажмурился.

— Вот шараша! — сказал он и добавил: — Хошподи! — обнаружив, что язык распух и говорить почти невозможно.

Ощущение было такое, как бывает, когда обожжешься горячим супом: язык болит и при этом какой-то шершавый. Майкл застонал от боли и от страха и попытался сесть. Но тело откликнулось пронизывающей болью, и мальчик снова рухнул на траву.

«Вот зараза! — подумал он. — Что же со мной такое?»

Вскоре пришел и ответ. «Это солнечный удар! — подумал Майкл. — О боже!»

Мальчик поднял трясущуюся руку и пощупал свой лоб. Ну да, кожа горячая, но при этом очень сухая. «У меня обезвоживание, — подумал он, — я потел-потел, и воды во мне совсем не осталось. Я перегрелся и, наверное, сейчас умру».

Майкл попытался вспомнить то немногое, что ему было известно о солнечном ударе. У Стивена один раз был солнечный удар, в первый день отдыха на Тенерифе. Он весь день провел на пляже без шляпы. Майкл тогда был совсем маленький, но все равно навсегда запомнил, как было стыдно, когда Стивен заблевал весь холл отеля.

Ну, его, по крайней мере, пока не тошнит. И то хорошо.

Майкл вспомнил, что Стивен потом лежал в холодной ванне. Майклу еще приходилось бегать в бар за льдом. Брат вопил и дергался, лицо у него было все красное. Он залез в ванну прямо в одежде.

Да, еще бред. Это тоже признак солнечного удара. И бреда у него тоже пока нету…

Но у него высокая температура, сильная слабость, и он целый день пролежал на солнце, совсем как Стивен. Солнечный удар, это точно! Господи, а как глаза-то болят!

Ладно, надо идти. Майкл заставил себя собраться с силами. Надо срочно пойти домой и принять холодную ванну. Иначе он может умереть.

А до дома далеко… Надо выбраться из Ямы, перевалить через высокий хребет Уиррима и пройти вниз еще почти две мили, до домика, где его ждут — или не ждут — брат и сестра.

Забей. Сосредоточься. Давай… Майкл медленно-медленно, все еще не открывая глаз, перекатился на бок, потом на живот. Лицо коснулось прохладной травы. От травы пахло — слабо — какой-то химией.

От запаха Майкла затошнило (о господи, это же первый признак солнечного удара!). Мальчик поспешно приподнялся на трясущихся локтях, оторвав от земли лицо и грудь. Его вырвало.

После того как его стошнило, Майкл почувствовал себя лучше. Он еще немного постоял так, зажмурившись и жалея, что не успел расставить руки подальше. Потом согнул колени, поднялся на четвереньки и попробовал встать.

Встать ему, на удивление, удалось без особого труда. Похоже, силы возвращались к нему. Майкл подождал пару минут, опустив голову и вдыхая свежий ветер, дующий вдоль Ямы. Мальчик надеялся, что ветер его остудит, но кровь по-прежнему пульсировала в висках и за глазными яблоками, точно соленый прибой. Майкл прикрыл глаза ладонями и попытался открыть один глаз.

Боль была такой острой, что он вскрикнул и едва не упал. Но не упал. Вместо этого его снова стошнило, отчего боль притупилась и сменилась отчаянием.

«Господи Иисусе, — подумал он, — если я ничего не вижу, я же просто не смогу выбраться из ложбины! И с горы не спущусь… Я все равно что ослеп! Господи, а вдруг я и вправду ослеп?!» Грудь сдавило от страха, живот скрутило. «Ладно, это не так уж важно: главное, я не смогу добраться домой, чтобы принять ванну, а значит, для меня по-любому все кончено».