Из соседней комнаты стремительно выплыла низенькая и очень толстая старушка. Усатая, в отличие от Абдурахмана. При виде Вики она расплылась в улыбке, показав золотые зубы.
– Здравствуйте… – пробормотала Вика.
Старушка кивнула, продолжая улыбаться.
Абдурахман с гордостью продолжил:
– Мой мама – Венера Ицхаковна. Мама, я тибя очин люблю! – он послал старушке воздушный поцелуй. Та закатила глаза и молча прижала руки к сердцу. – Ну все, мама, иди, иди к себе…
Венера Ицхаковна попятилась (поскольку развернуться в тесном помещении с ее комплекцией было невозможно) и незамедлительно исчезла в соседней комнате.
– У тебя замечательная мама, Абдурахман, – вежливо произнесла Вика.
– Я знаю. Так вот, дарагой Викиторья… Смотри здесь, – он повел вокруг себя рукой. – Что видишь?
– О чем ты, Абдурахман? – вздохнула Вика. Потом все-таки начала честно перечислять: – Ну, глазированные сырки я вижу… пошехонский сыр… краковскую колбасу… Вафельный торт. Детское питание в банках. Творог, сосиски… – Вика нагнулась, заглянула под стол. – Ботинки вижу мужские, очень большого размера… Сумку вижу из клеенки… Что еще? Ах да, дубленку на стене вижу, розового цвета, мэйд ин чина, наверняка…
Абдурахман буквально взвился:
– Самый настоящий Тоскана! Мамой клянусь! Никакой не чина…
– Да ладно… – махнула рукой Вика, заядлая шопингоманка.
Но Абдурахман вошел в раж:
– Я тибе сичас документ покажу, своими глазами увидишь… Серетификат… Тоскана! – от волнения его голос вновь перешел на ультразвук.
– Ну бог с тобой, пусть Тоскана… Абдурахман! Абдурахман, что означал твой вопрос?
Абдурахман мгновенно успокоился.
– Все очина просто, дарагой Вики… Дарагой Викиторья. Ибо все, ну, пачити все, что ты видишь здэсь сваим хорошеньким глазками – все от нее, – он с кротким видом кивнул в сторону окна. – От коровки, которой ты назвал тупой скотина. Вот это, это, это… – он указал пальцем на коробки и упаковки. – Все это ее кровь, ее мясо, ее шкура. Все это сделано из нее и ее детей.
Вика молча смотрела на лицо Абдурахмана, потемневшее от печали за нее, за Вику.
– Она – мать! – с пафосом воскликнул Абдурахман. – Наша мать. Без нее мы бы все погибли. Дети наши погибли! – Он для убедительности потряс коробкой с детским питанием. – Мать не может быть тупой, быть глупой… Мама!
Из соседней комнаты стремительно выплыла усатая старушка.
– Мой мама, Венера Ицхаковна. Мама, я тебя люблю! – он послал старушке воздушный поцелуй. – Мамуличика мой бесценный! Ну все, все, иди к себе…
Венера Ицхаковна незамедлительно исчезла.
Вика посмотрела Абдурахману в глаза. Потом ответила:
– Я тебя поняла, Абдурахман.
– Викиторья!
– Да? – обернулась она уже от двери.
– Мне очин неудобно… – вздохнул он. – Но профессий у меня такой! Я насчет колечика вашего… Так вот, ви свабодно ходить в мой магазин, бери что хочешь… Бесплатно!
– Хорошо, Абдурахман… – усмехнулась Вика.
«Хитрый какой… Мое кольцо дороже стоит, чем вся его лавка! – думала Вика, заходя во двор. – Бесплатно, гм… Действительно, выжига. Но что-то в нем есть, при всей его жадности. Какая-то посконная правда, истина, доступная не всем!..»
Дверь в хлев была распахнута.
Баба Зина, сидя на табурете, доила Зорьку. У старухи это получалось не совсем хорошо, поскольку снимать с руки бинт Вика пока запретила.
Некоторое время Вика стояла у входа, прислонившись к притолоке.
– Баб Зин…
– Ай?
– Баб Зин, дай мне подоить! – решительно попросила Вика. Она быстро ополоснула руки под рукомойником, шагнула вперед.
– А то, попробуй… – согласилась баба Зина, встала с табурета. – Оно ж вам, городским, как развлечение!
Зорька недовольно покосилась на Вику, переступила копытами.
– Да тихо ты! – похлопала баба Зина корову по боку. – Зорька! Жалко тебе, что ли?
– Ты хорошая, – тихо обратилась Вика к Зорьке. – Ты самая умная. Ты добрая. Тебя так мало любят… – Она почему-то вспомнила мадам Черткову, нацепившую на Клёпу бриллиантовую диадему. – Собак и то больше любят! Если собаку убьет кто-то, этого человека посадят в тюрьму. А тебя каждый день убивают! Это несправедливо, так несправедливо – забывать о тебе…
Зорька тяжело вздохнула.
Вика погладила ее вымя и принялась осторожно тянуть за соски.
– Ты вглубь, вглубь движения делай… – подсказала баба Зина. – И не бойся, сильней!
Молоко по косой брызнуло вниз. Потом еще.
– Получается! – удивилась Вика, уперевшись лбом в Зорькин бок. – Ты смотри… Я корову дою! По-настоящему!
Потом баба Зина процедила молоко, осторожно отлила его в кружку.
– Дай мне.
– Пить будешь? – поразилась старуха. – Я тебя, Вик, совсем не узнаю… Ладно, сейчас прокипячу.
– Не надо, – покачала головой Вика. – Дай так.
Она взяла обеими руками кружку, принюхалась. Запах был специфический – раньше от него Вику бы вывернуло наизнанку. Но теперь она и сама себя не узнавала.
Отпила глоток, потом еще.
– Если бы у жизни был вкус… если представить, баб Зин, что у жизни есть вкус, – можно ведь, да? То у нее, наверное, вкус молока! – между глотками говорила Вика.
– Не скажи… – покачала головой старуха. – С тобой не все согласились бы… Взять, например, мужиков наших. У ихней жизни вкус самогонки!
Вика засмеялась, молоко потекло у нее по подбородку.
– Дураки – эти мужики ваши. Господи, сколько ж дураков на свете! А уж я какая дура… – засмеялась Вика, облизнулась.
Баба Зина охотно подхватила ее смех.
– За хлебом завтра сходишь, Вик? Ты шустрая, быстрей меня бегаешь… К моему приходу почти все разобрать успевают. А я тебе прям сейчас денежку дам… – старуха полезла в карман.
– Не надо, – остановила ее руку Вика. – Абдурахман мне обещал бесплатно хлеб дать.
– Да иди ты?!
– Я серьезно.
* * *
На следующее утро Вика побежала к Абдурахману в лавку.
Но ее ждало разочарование – перед лавкой стояла толпа народу, все возмущенно шумели.
– А что случилось? – обратилась Вика к какой-то девчонке с тощими голыми ногами.
– Да вот, говорят, хлеба нет… – смущенно объяснила та.
На крыльцо вышел Абдурахман.
– Эй, Абдурашка, где хлеб? – закричали в толпе.