Халли раздосадованно ахнул, схватил свой посох и побежал на другой конец луга. Крича и размахивая руками, он сумел отогнать основную часть стада подальше от пролома. Одна из заблудившихся овец перескочила через камни и побежала следом за остальными. Однако другие семь продолжали пастись на той стороне.

Халли вернулся к пролому и, сделав охранительный знак, которому научился от Эйольва, перелез через груду камней и очутился на запретном склоне.

Семь овец подняли головы и уставились на него.

Халли пустил в ход все свои пастушьи уловки. Он двигался медленно-медленно, чтобы не спугнуть беглянок; он успокаивающе ворковал и причмокивал; он не размахивал посохом, а осторожно покачивал им у самой земли; и при этом он старался обойти их, чтобы направить в сторону пролома.

Внезапно овцы, все как одна, встрепенулись — и разбежались в разные стороны.

Халли разразился бранью. Он бросился было следом за ближайшей из овец, но она только отбежала еще выше по склону. Он помчался за другой, поскользнулся, потерял равновесие, полетел кубарем и вверх тормашками приземлился на грязную кочку. Эти забавы продолжались весь день.

В конце концов, изрядно набегавшись, Халли сумел-таки загнать шесть из семи овец обратно в пролом. За это время он весь угваздался, вспотел и выдохся, а его посох сломался пополам.

Осталась всего одна овца.

Это была молоденькая ярочка, пугливая и резвая, и она успела забраться вверх по склону куда выше остальных. Она дошла почти до самых курганов.

Халли перевел дух, облизнул губы и принялся карабкаться наверх, забирая вбок, чтобы подойти к овце сзади. При этом он бдительно следил за отчетливо выступающими на фоне неба курганами. Хотя бы в одном ему повезло: день был пасмурный и курганы не отбрасывали теней. Однако ярочка держалась настороже, оглядывалась и шарахалась при каждом порыве ветра. Она заметила Халли, когда тот был еще в шести футах от нее.

Мальчик замер на месте. Овца уставилась на него. Она была у самого кургана, прямо на границе долины, древние камни здесь обросли высокой травой. За овцой виднелись зеленые просторы — высокогорные пустоши, где некогда, давным-давно, бродили герои, а теперь жили только троввы. Во рту у Халли пересохло, глаза были широко раскрыты. Но на пустошах царило спокойствие; слышался только шум ветра.

Халли медленно-медленно сорвал большой пук травы. Осторожно протянул его овце. И потихоньку принялся отступать, заискивающе улыбаясь.

Овца опустила голову и стала снова щипать траву. На Халли она больше не глядела.

Мальчик поколебался… и бросился на нее.

Овца взбрыкнула и помчалась прочь, мимо кургана, на пустошь.

Халли рухнул на колени. На глазах у него выступили слезы. Он смотрел, как ярочка скачет по высокой траве. Вскоре она остановилась снова, не так уж и далеко. Совсем недалеко — но теперь она была недостижима. Она пропала. Последовать за ней он не мог.

В нескольких футах от него вздымался курган, мрачный и безмолвный. Если протянуть руку, можно было бы коснуться его. От одной этой мысли у мальчика волосы встали дыбом. Спотыкаясь, задыхаясь, он помчался прочь, вниз по склону, под защиту стены.

Он до самого вечера следил за склоном, но овца так больше и не показалась. Стемнело. Халли забился в свою хижину. Где-то глубокой ночью он услышал пронзительный вопль, визг смертельно перепуганного животного. Потом визг резко оборвался. Халли уставился в темноту, напрягшись всем телом. Он больше не уснул до самого рассвета.

На следующее утро он снова поднялся по склону и опасливо выглянул за пределы линии курганов.

Овца исчезла, но там и сям, разбросанные по широкой дуге, валялись на земле окровавленные клочья шерсти.

Глава 3

Когда Эгиль сказал, что старая мать Свейна похожа на жабу, Свейн вскоре прослышал об этом. Он отправился прямиком к чертогу Эгиля и прибил к дверям волчью шкуру. Эгиль опрометью выбежал наружу.

— Это что такое? Никак вызов? И где же ты хочешь сражаться?

— Прямо здесь или где угодно, тебе решать.

— Мы сразимся на Голубином утесе.

Они боролись на высокой скале, пытаясь спихнуть друг друга вниз. Свейн был уверен в себе. Его железные руки и ноги никогда его не подводили. Однако и Эгиль не уступал ему в силе. Солнце село, солнце встало, а они по-прежнему стояли на утесе, сцепившись вместе. И ни один не поддавался. Они замерли настолько неподвижно, что птицы начали садиться им на головы.

— Скоро они примутся вить гнезда, — сказал Свейн. — Вон та уже принесла прутик.

— А твоя того и гляди снесет яйцо!

С этими словами они помирились и побратались. Много лет спустя они сражались плечом к плечу в Битве на Скале.

— Конечно, это были троввы! — сказал дядя Бродир. — Они появляются только по ночам. Отчего ты в этом сомневаешься?

Халли покачал головой.

— Я не говорил, что сомневаюсь, просто… Что же они едят обычно, большую часть времени, когда не могут добыть ни человека, ни овцы?

Дядя Бродир отвесил ему дружескую оплеуху.

— Ты, как всегда, задаешь слишком много вопросов! Ответь-ка лучше сам на один вопрос. Ты уверен, что не выходил за курганы?

— Не выходил, дядя. Конечно же нет!

— Это хорошо. Потому что это бы погубило нас всех, по крайней мере так говорится в преданиях. Ладно, забудь про эту ярку. Скажи отцу, что она свалилась с обрыва и сломала себе шею. Сегодня стадо гнать уже поздно. Давай-ка разведем костер. У меня с собой свежее мясо…

На следующий день после гибели овцы Халли увидел Бродира: с пышной бородой, с крепким посохом в руке, дядя поднимался на гору, чтобы отвести его домой. Это была радостная встреча.

Бродир сказал:

— Изгнание пошло тебе на пользу. Никогда еще не видел тебя таким цветущим и жилистым. Уверен, теперь, когда ты вернешься домой, с тобой будет еще трудней сладить.

— А что, скучают по мне дома? — спросил Халли.

— Да не так чтобы очень, разве что мы с Катлой. Остальные как-то ухитряются обходиться без тебя.

Халли вздохнул и поправил сучья в костре.

— Что нового слышно?

— Почти ничего. Родители твои с ног сбились, готовятся к Собранию.

— А, так я на него не опоздаю? А то я уже начал беспокоиться…

— До Собрания еще семь дней, и Дом готовится к этому событию. Нижний луг расчистили и выкосили. Уже ставят первые землянки. Твой брат, Лейв, надзирает за приготовлениями: расхаживает повсюду в плаще, точно надутый гусак, и отдает распоряжения, да только никто их не слушает. Гудню тем временем часами сидит у себя в комнате и прихорашивается перед зеркалом: все надеется привлечь внимание подходящих мужчин из Домов, что вниз по долине. Так что ты ничего не пропустил. Да вот еще к Эйольву прицепилась странная болезнь. По утрам щеки у него краснеют, и опухают, и чешутся так, точно его бес поцеловал. Уж чем он только ни лечился, ничего не помогает!