— Ну чего ты пихаешься, чего пихаешься?
— Поосторожней с когтями, ты, придурок!
— А ты подвинься. Я ж тебе говорю, у меня вся задница наружу торчит! Ещё увидят, чего доброго.
— Ну, это само по себе могло бы принести нам победу.
— Кончай крыльями размахивать! Едва глаз мне не вышиб!
— А ты превратись во что-нибудь поменьше. Как насчёт глиста, например?
— Если ты ещё раз ткнешь меня локтем!..
— А я чё, виноват, что ли! Это Бартимеус нас сюда поставил. Этот надутый…
Ну, короче, вот такой образец плачевной расхлябанности и бестолковщины. Думаю, целиком это пересказывать совершенно незачем. Коршуноглавый воитель сложил свои могучие крыла, выступил вперёд и привлек внимание часовых, ловко отвесив им крепкую затрещину, одну на всех. [4]
— И это называется часовые? — прогремел я. Я был не в настроении устраивать тут долгое разбирательство: полгода непрерывной службы изрядно источили мою сущность. — Прячетесь за Щитом, ссоритесь, как торговки на базаре… Я вам что велел? Бдеть!
Часовые что-то жалко бубнили в своё оправдание, переминались с ноги на ногу и смотрели в пол. Наконец лягушонок несмело поднял лапку.
— Извините, мистер Бартимеус, сэр, — сказал он, — но что толку в нашем бдении? Британцы-то повсюду: и на небе, и на земле. Мы слыхали, что у них там целая когорта афритов — это правда?
Я устремил свой клюв к горизонту и сузил глаза.
— Быть может. Лягушонок застонал:
— А у нас-то ни единого не осталось, верно ведь? С тех пор, как Феб накрылся медным тазом. А ещё у них есть мариды — и не один, если верить слухам. А у предводителя ещё и этот посох — страсть какой мощный. Говорят, он им и Париж, и Кельн разнес по пути сюда. Это тоже правда?
Ветерок слегка шевелил перышки у меня на голове.
— Быть может.
Лягушонок ахнул.
— Но ведь это же просто ужас, верно? Нам теперь просто не на что надеяться. С самого обеда прибывают все новые и новые отряды духов, а это может означать только одно. Сегодня ночью они пойдут в атаку. И к утру мы все будем покойниками.
Мда-а, ничего не скажешь, хорошенький боевой дух будет у нашего войска от таких разговорчиков! [5] Я положил руку на его склизкое, бородавчатое плечо:
— Послушай, сынок… Как тебя звать?
— Наббин, сэр.
— Наббин. Так вот, Наббин: не стоит верить всему, что тебе говорят. Да, конечно, британская армия сильна. Более того: редко случалось мне видеть воинство сильнее этого. Но пусть так. Пусть у них есть мариды, целые легионы афритов и целые бочки хорл. Пусть всё это обрушится на нас сегодня ночью, прямо здесь, у Страховых ворот. Ну что ж, пусть явятся! У нас ещё есть в запасе нечто такое, от чего им придётся убраться несолоно хлебавши.
— Например, сэр?
— У нас есть такое, от чего все эти африты и мариды кувырком попадают с неба. Тайные приемы, которым мы научились в огне десятков битв. Приемы, которые сулят одну сладостную возможность: выжить!
Лягушонок уставился на меня своими выпученными глазами.
— Это мой первый бой, сэр…
Я небрежно махнул рукой:
— В любом случае, императорские джинны говорят, что его волшебники над чем-то там трудятся. Последняя линия обороны. Какой-нибудь сумасшедший план, как пить дать. — Я похлопал его по плечу, как это принято у мужчин. — Ну что, сынок, полегчало тебе?
— Никак нет, сэр. Только хуже стало.
Ну, в общем, справедливо. Что поделаешь, не спец я по части таких задушевных бесед!
— Ладно! — проворчал я. — Вот вам мой совет: уворачивайтесь пошустрее и, где возможно, удирайте. Если повезёт, ваших хозяев убьют раньше, чем вас. По крайней мере, сам я рассчитываю именно на это.
Надеюсь, они сумели извлечь пользу из моей воодушевляющей речи. Потому что именно в этот момент британцы пошли в атаку. По всем семи планам раскатилось далекое эхо. Мы все ощутили его: это был властный приказ, звучащий на одной мощной ноте. Я резко развернулся, вглядываясь во тьму, и пятеро часовых, один за другим, тоже высунули головы из-за зубцов.
Внизу, на равнинах, могучая армия пришла в движение.
Во главе войск, несомые внезапным порывом яростного ветра, мчались джинны в алых и белых доспехах, вооружённые тонкими пиками с серебряными наконечниками. Крылья их гудели, и башня содрогалась от их воплей. А по земле двигались призрачные полчища: хорлы со своими костяными трезубцами. Они обшаривали все дома и хижины, построенные снаружи городских стен, ища добычи. [6] Вокруг них порхали смутные тени — гули и мороки, призраки холода и несчастья, нематериальные на любом из планов. А вслед за ними, вереща и щёлкая челюстями, подобно пыльной буре или гигантскому пчелиному рою, взмыли в небо тысячи бесов и фолиотов. И все они — а также многие иные — устремились к Страховым воротам.
Лягушонок подергал меня за рукав.
— Хорошо, что вы с нами поговорили, сэр, — сказал он. — Теперь благодаря вам я чувствую себя абсолютно уверенно.
Но я его почти не слушал. Я смотрел вдаль, поверх чудовищного воинства, на невысокий холмик рядом с куполами белых шатров. На холмике стоял человек, державший палку — точнее, посох. Человек был слишком далеко, чтобы разглядеть его как следует, однако его мощь я чувствовал даже отсюда. Его аура озаряла весь холм, на котором он стоял. У меня на глазах из кипящих в небе туч вырвались несколько молний — и втянулись в верхушку воздетого ввысь посоха. Холм, шатры, ожидающие вокруг солдаты — все вокруг него на миг озарилось ярким, как солнце, светом. А потом свет угас — посох вобрал в себя энергию молний. И над осажденным городом прокатился гром.
— Значит, это и есть он? — пробормотал я. — Знаменитый Глэдстоун…
Джинны уже приближались к стенам, минуя равнину и руины недавно разоренных домов. Когда они подлетели вплотную, сработал защитный наговор: в небо рванулись фонтаны голубовато-зелёного пламени, испепелившие тех, кто мчался впереди. Однако пламя быстро угасло, и остальные понеслись дальше как ни в чём не бывало.