– Да, он замечательный! – горячо воскликнула я. – Я тоже ему верю. Как бы я хотела увидеть этот танец...
– Ничего! – прервала меня Инесса. – Может быть, и для тебя кто-нибудь исполнит соло...
– Что ты! – замахала я руками и почувствовала, что неудержимо краснею. – Это я просто так сказала! Да, как дела у тебя в редакции?
– Ладно, поменяем тему, чтобы не смущать маленькую девочку... В редакции? Полный штиль.
– Понятно, сейчас лето, никаких событий, писать не о чем, – пробормотала я.
– И не о чем, и не могу я. Главный редактор просил сделать обзор читательской почты, но это такой кошмар...
– Что, даже письма не пишут? – испугалась я.
Мы присели на полуразрушенную лавочку в тени старой липы, где обжигающие лучи солнца не могли нас достать.
– Пишут, да еще как, – покачала своей золотистой головкой Инесса. – Но все не по адресу, как будто от нынешней жары все немного спятили. Не про политику, не про урожай, не про грядущие выборы мэра, не про новый культурный центр, который собираются строить в Тишинске, – а все про свои личные драмы. Или ты не хочешь говорить на эту тему?
– Нет, если про других... – откровенно призналась я. – А что за драмы?
– Самые разные. Женщины мучаются и мучают своих любимых. Вот одно письмо, например... – Она порылась в своей сумочке, но ничего не нашла. – Наверное, на работе оставила... А хотела его перечитать, потому что было в нем нечто такое, что вызывает и грусть, и раздражение одновременно.
– Ты хотела бы ответить этой женщине?
– Нет, ее история такова, что ей уже ничем не поможешь, – вздохнула Инесса. – И раньше нельзя было помочь. Просто... такова любовь. Иногда она как наказание.
– Что за история, ты меня заинтриговала! – Я умоляюще протянула к ней руки.
– А история самая незатейливая – жили-были двое, не плохо и не хорошо жили. Много лет рядом. Жена была довольно вспыльчивой, нервной, часто пеняла мужу по пустякам, ругала его за всякие мелкие грехи. А потом он умер. И все.
– Как? – удивилась я. – Ничего не понимаю! Что же тебя удивило?
– А то, что она его любила.
– Ну и что? – упорствовала я.
Инесса посмотрела на меня пристально, потом поправила на моей голове какой-то локон – так мать машинально прихорашивает свою дочку.
– Ну – что? Что?
– А то, что она теперь не может сказать ему, что любит его, не может попросить прощения за свой скверный характер.
– Нет, но... – Я вдруг смешалась, и мне стало не по себе – как будто Инесса специально рассказала об этой женщине. – Ну, пусть теперь утешается тем, что муж ее – если загробный мир существует – знает о ее страданиях и о ее любви.
– Дело еще в том, что эта женщина только теперь поняла, что ей надо было прожить свою жизнь совсем по-другому, тогда бы вместо глупых обид она подарила своему мужу покой и любовь. Он ведь и умер-то оттого, что у него слабое сердце оказалось, как у большинства мужчин, а если б она не пилила его, он пробыл бы с ней дольше. Может быть, и нет – всякому свой срок, но это ее мало утешает.
– Господи! – Я закрыла лицо руками. – И вправду ужасная история. Зачем ты мне ее рассказала?
– Ты сама спросила, – удивилась Инесса.
Некоторое время мы сидели молча, и было только слышно, как ветер едва шелестит сухой листвой.
– Я так рада за тебя, – сказала я. – Это как искупление... Бывает наказание, и бывает искупление, как утешение...
– Ты опять?
– Что?
– Нет, ты опять!
– Силенциум, силенциум!.. – пропела я и вдруг поперхнулась на полуслове – из кустов перед нами вышел худой юноша, лысый, с огромными темными подглазьями, больше похожий на призрака, чем на живого человека.
– Что это? – прошептала я, вцепившись в Инессу.
– Это Костя, – в ответ прошептала она, и только тогда я узнала местного дурачка.
– Хаминю бусила мушрает, – робко произнес он свое заклинание, приблизившись. – Котеньке!
И опять он бросил мне что-то на колени, завернутое в газету. И убежал.
– Ну вот! – в отчаянии произнесла я. – Зачем его обрили?! Ведь если и было что-то у него... Вши завелись, что ли?
– Господи! – с удивлением и даже страхом произнесла Инесса, развернув газетный сверток у меня на коленях. – Я думала, тут опять цветы. А это...
– Это волосы, – растерянно произнесла я. – Костины волосы!
С недоумением смотрела я на пряди чудесных Костиных волос, перевязанных узкой розовой ленточкой – такими обычно перевязывают букеты с цветами, – и постепенно мне стало страшно.
– И как это понимать? – озабоченно произнесла Инесса, пальцем осторожно поворачивая перевязанные пряди. – Может быть, тут еще что-то...
– Отрезанные детородные органы! – истерично расхохоталась я. – Да нет, тут никакой загадки нет!
– Ты думаешь, что...
– Тут даже думать нечего – я все хвалила и хвалила его волосы, а в прошлый раз – помнишь, мы у пруда сидели – изъявила одно желание.
– Помню! – быстро кивнула Инесса. – Вот тебе и подарочек. Царские кудри!
– Да, я хотела его волосы...
– Хорошо, что только волосы, а не...
– Инесс, как ты можешь шутить! – с отчаянием воскликнула я. – И что мне теперь с этим делать?
– Как – что? Забирай свои трофеи.
Если с лютиками было проще и можно было даже пошутить о влюбленности местного дурачка – кстати, цветы я в тот раз не выбросила, а принесла домой, они простояли вечер в стакане с водой, а потом стремительно завяли, и я со спокойной душой отнесла их к мусорному контейнеру, – то проблема с волосами показалась мне неразрешимой.
– Зачем? – с ужасом произнесла я.
Волосы на мятой газетной бумаге казались не такими красивыми, как когда-то на Костиной голове, вблизи было видно, что они не вполне чистые, с неровными концами и блестят не дивным светом золота последней пробы, а каким-то дешевым самоварным жаром.
– Ну, выброси, – улыбаясь, посоветовала Инесса. – Только ты не выбросишь, тебя совесть замучает.
– Конечно, замучает! Ах, и зачем я только сказала это тогда...
– Ты так хотела в подарок эти кудри, эти царские кудри! Вернее, кудри средневекового принца, которые отдают приятным мускусным запахом...
Она шутила, но, как ни странно, ее холодная веселость привела меня в чувство. Я снова завернула волосы в газету и засунула их к себе в сумочку.
– Я их, пожалуй, отдам в пастижерную мастерскую, – вдруг решительно заявила я. – Пусть сделают шиньон.
– Ты его будешь носить? – удивилась Инесса, похоже, она не ожидала от меня такой решительности.