Вскоре Ник действительно вернулся, держа в руках какой-то сверток. По моему телу волной пробежали искры, я едва не упала со стула.
– Получай, – холодно улыбаясь, произнес он. – Я добрый человек. Дети не должны быть... как это?.. не помнящими родства.
Неужели получилось?!
– С-спасибо... – не владея собой, пробормотала я, разворачивая сверток. Мелькнуло старое серебро, лицо Франсуа Боле, которого я уж не надеялась увидеть. – Спасибо!
– Я добрый человек, в Америке очень прогрессивные люди... – бубнил он.
Но где же котенок?
Я потрясла оберточной бумагой, потом спохватилась и сунула медальон себе в лифчик.
– А где котенок? – быстро спросила я.
– Котенка я тебе не отдам, – спокойно произнес он. – Надо и меру знать. У детей теперь будет память о предках. А у меня котенок. Все честно, все пополам. Я ведь тоже родственник Николая Александровича.
Он думал, что я не знаю! Так оно и вышло, что медальон не имел особой ценности, а этому грабителю наплевать на генеалогическое древо, лишь бы деньги...
– Отдавай котенка, – дрожащим голосом сказала я. – Так нечестно!
– Очень даже честно! Я тебе говорю... – терпеливо объяснял он.
– Скульптура Бенвенуто Челлини! – вдруг выпалила я. – Минимум полтора миллиона долларов!!!
Он посерел и плюхнулся обратно на стул.
– Так ты знаешь... – прошептал он ошеломленно и схватился за графин, но тот был уже пуст. – Человек, еще водки!
«Человек» за стойкой даже не пошевелился из принципа.
– Так ты знаешь...
«Спасибо тебе, голубчик Марк!» – горячо подумала я.
– Отдавай!
– Нет, – неожиданно твердо заявил Ник. – Тут уж что хочешь со мной делай, но эту вещь я тебе не отдам. Я буду бороться за нее до последнего... все средства хороши.
– Ты не сможешь пронести котенка через таможню, – сообразила я.
– Смогу. У меня есть план. Если бы у меня не было плана, разве я бы на это решился?
Он вдруг успокоился и закурил сигарету.
– Так ты специально ехал за этим в Россию? Заранее все продумал?
– Ну, все продумать нельзя... Я знал об этой скульптуре от дедушки. От дедушки Григория. Никто ему не верил, думали, что старик в маразме, а я верил, что это котенок Челлини. Мы с Виргинием некоторое время назад связывались по электронной почте с Америкой, с его отцом, и он окончательно подтвердил.
– По Интернету? – лихорадочно соображала я. – Значит, ваши переговоры как-то зафиксированы, можно доказать...
– Да ничего нельзя доказать, – зевнул он. – Мы не дураки.
– Ник...
– Что?
– Ник, ты не чувствуешь себя подлецом?
– Что такое «подлец»? – улыбнулся он. – Я американец. Я всех этих русских тонкостей не различаю...
– Ты ведь не танцор даже, правда? Ты стриптизер в ночном клубе...
– Ну и что, каждый зарабатывает свой хлеб как может. Кстати, откуда ты об этом узнала? А-а, догадываюсь, Виргиний проболтался... Он дурак.
– Той ночью ты был у нас.
– Что? – нахмурился он. – Я не понимаю, какой ночью.
– Когда Инесса погибла.
– Боже мой, Инесса погибла! – закатил он глаза. – Какое горе! Я ничего не знал. Был очень занят. Ее уже похоронили? Завтра же схожу на могилку... Впрочем, нет, никуда не пойду, слишком много дел.
– Ты веришь в бога?
– Я верю, что бог на стороне удачливых людей, – серьезно произнес он.
– Той ночью ты был у нас. У Инессы. Ты все видел... Дождь, Потапов на своем грузовике. Ты взял, что тебе нужно, и смылся. Тебе было наплевать, что она умирает там, в грязи.
– Кто-нибудь меня видел? Нет. Как говорил мой родной дедушка – «на нет и суда нет».
– Я тебя просто убью! – с отчаянием воскликнула я. – И никакой Челлини тебе на том свете не понадобится. Пусть меня посадят – пусть, мне уже все равно.
– О, детка, тише, тише... – засмеялся он, и этот смех меня окончательно добил.
Произошедшее далее я помню смутно – кажется, я ударила пустым графином Ника по голове, он увернулся, графин звонко разбился на покрытом плиткой полу. Прибежал швейцар, пыхтя как паровоз, узнал меня и уже собрался вызвать милицию, но Ник отговорил его.
– Это сумасшедшая девушка, – печально сказал он. – Хочет выйти за меня замуж и уехать в Америку. Все хотят уехать в Америку!
Этот подлец еще специально говорил с акцентом, чтобы дистанцироваться от меня.
Швейцар был полностью солидарен с Ником.
– Да, все они вертихвостки!
Меня вытолкали за пределы гостиницы.
Я хотела сразу идти к капитану Фоменко, но меня одолели сомнения. Поверят ли они (в смысле люди, представляющие власть) мне, решатся ли они на обыск американского гражданина Ника Ивашофф?.. А если и решатся, не будет ли котенок Челлини конфискован в пользу государства, как говорится, не нашим, не вашим?.. Я всех этих юридических тонкостей не знала. Конечно, при изрядном желании можно доказать, что скульптура принадлежит Борису и Глебу, но... а вдруг котенок как-нибудь случайно потеряется, пока суд да дело?.. Вот так возьмет и потеряется в одном из шкафчиков местной прокуратуры!
От отчаяния я заплакала.
Мне было так горько, что я мечтала только об одном – чтобы меня пожалели. Чтобы меня пожалел он.
Он как раз шел мне навстречу...
– Оля!
– Вадим Петрович! – Я бросилась ему на шею. – Идемте со мной!
– Идем... Куда?
– Идемте в милицию... Ах нет, я не собираюсь заявлять на вас... есть человек, очень большой негодяй, его надо наказать...
– Что он с тобой сделал? – Лицо Вадима Петровича вдруг сделалось каменным, и проступило то странное, неистовое выражение, словно он был готов убить всякого, кто обидит меня.
– Нет, со мной ничего, это касается Инессы, он ее обокрал, надо вернуть все ее детям, чтобы справедливость...
– Ничего не понимаю, – сказал Вадим Петрович, успокоившись, когда понял, что никто лично меня не обижал.
– И не надо, – вздохнула я. – У меня кое-что есть, спрячьте пока у себя. Я потом Глебу отдам, не сейчас...
Я передала ему медальон, но Вадим Петрович даже не посмотрел на него, просто положил в карман. В этом было что-то патологическое... его ничто не интересовало, кроме меня, – это и льстило, и нагоняло тоску, словно брел за мной одинокий бродячий пес, отогнать которого не было никакой возможности, он и раздражал, и вызывал ненужные сомнения. А вдруг Вадим Петрович действительно меня любит – так, как он говорил мне?..