Отца посадили. Сидел он в тюрьме долго, лет двенадцать или четырнадцать... Саша не знала точно, поскольку его судьбой не интересовалась. А еще потому, что сам родитель после своей отсидки домой так и не заглянул. Жил где-то там, у кого-то там... Ни разу за столько лет не испытав желания встретиться с дочкой!
Но Сашу подобное равнодушие не шокировало. Даже в каком-то смысле радовало... И слава богу, что она не видела папашу – а то сама бы его убила невзначай!
Воспитывала Сашу двоюродная бабушка. Женщина простая, добрая, одинокая. Она была очень привязана к девочке – в этом смысле Саше повезло, конечно. Ее любили, она не знала всех тягот абсолютного сиротства. Повезло-то повезло, но легче от этого не было...
Сколько себя осознавала, Саша всегда тосковала по матери. Хоть ей и было тогда три года, когда убили мать, но она смутно помнила – юную женщину с тонкими руками и копной темных волос, от которой пахнет чем-то родным – когда утыкаешься в нее всем лицом, всем телом.
Помнила ее голос:
– Сашурочка моя родненькая!
Руки женщины, точно крылья, накрывали Сашу, прятали от всего мира. Потом кто-то нехороший разомкнул эти крылья, отнял у Саши все запахи и звуки, отнял все.
Иногда Саше казалось, что она помнит и бабушку, родную бабушку. В чем-то темном, цветастом, бабушка взволнованно говорит о чем-то своей дочери (маме Саши), разводя руками. Говорит и говорит, говорит и говорит... Наверное, бабушка была далеко не молчуньей.
Саша очнулась от печальных мыслей только тогда, когда раздался звонок в дверь.
Это был Бородин – с огромным букетом цветов.
– Ждала?
– Ждала! – выдохнула Саша и повисла на нем. В этот раз Бородин был одет проще – джинсы, льняной пиджак. Он показался Саше таким красивым, таким милым, что она окончательно потеряла голову.
– Погоди, дай мне на тебя посмотреть... – он оторвал ее от себя, и вновь принялся изучать – пронзительным, жадным, изумленным взглядом.
– Что?
– Ты красивая... – словно в ответ на ее мысли, тоже пробормотал он. Затащил в комнату, усадил к себе на колени. – Ты мне очень нравишься... Какие у тебя руки, боже, какие руки... – он покрыл ее руки поцелуями – от кончиков пальцев до плеч. – А плечи!
Он рассматривал ее всю и всю покрывал поцелуями. Он словно поклонялся ей...
Такое фанатичное поклонение было приятно, и даже жутковато немного становилось... «Что он во мне нашел, чему так удивляется? Я совсем обычная... Обыкновенная женщина! – думала Саша, позволяя Бородину вертеть себя как угодно. – Хотя нет: если любишь, любимый человек кажется чудом. Наверное, он меня любит!»
...Она пришла в себя на кровати. Обнаружила, что лежит на спине, открыв глаза, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.
– Господи, Виктор, что ты со мной делаешь...
– Что? – он снова навис над ней. – Ты моя, Саша! Только моя.
Саша засмеялась, повернулась на бок.
– Не понимаю, что ты во мне нашел, – немного рисуясь, скромно произнесла она. – Такие красавицы у вас по клинике ходят... Своими глазами видела!
– Так они все ненастоящие, сделанные! – засмеялся Бородин. – Причем многие – моими собственными руками! – для убедительности он даже пошевелил пальцами.
– А какая разница – настоящая красота или сделанная? Все равно она – красота!
– Ты не понимаешь.
– А ты расскажи...
– Иногда я чувствую себя конкурентом господа бога, – серьезно произнес Бородин. – Я, пластический хирург... Потому что мои творения совершенней того, что сделал Он. Я словно доделываю его работу, которую Он поленился довести до конца. Но бывает, что иногда (очень редко!) я понимаю – мне еще очень далеко до Него. Когда я увидел тебя, Саша, то ощутил собственное ничтожество...
– Ты мне льстишь, – прошептала она.
– Ни капли, – он лег рядом с ней, прижал к себе.
– Ты любишь свою работу?
– Да. Но девяносто процентов того, что я делаю – это рутина. Одно и то же, одно и то же... – он помолчал. – Впрочем, у меня есть отдушина.
– Какая?
– Я ведь, Сашенька, не просто практикующий хирург, я еще и научными разработками занимаюсь, – не сразу ответил Бородин. – Экспериментальная медицина, так сказать...
– Неужели? А что за эксперименты? – с интересом спросила Саша.
– О, это долгая история... А вот ты... Ты обещала рассказать мне о своей семье, – оживился он.
– Хорошо.
Саша встала, накинула на себя рубашку, принесла из соседней комнаты альбом. Села рядом с Бородиным, перелистнула страницы.
– Это ты? – спросил он.
– Нет, это моя мама...
– Похожа!
– Так вот, если тебя интересует моя жизнь, я расскажу ее тебе. Она вполне обычная, единственное – ни одному человеку не пожелаю быть героем такой истории...
И Саша поведала Бородину о своем прошлом. О матери, об отце, о всех смертях и убийстве, и о том, как ее воспитала двоюродная бабка... Бородин слушал внимательно, задавал вопросы. Его, похоже, волновало абсолютно все, что касалось Сашиной жизни.
– Бедная моя! Да, нелегко тебе пришлось... – вздохнул он в конце.
– Бывают истории и пострашней! – справедливости ради заметила Саша. – Так что мне повезло в каком-то смысле...
– А твой отец?
– Что – мой отец?
– Он вышел из тюрьмы? Он жив?
– Да, он жив и уже давно на воле... – неохотно призналась Саша.
– Ты его видела? Как он объясняет свой поступок?
– Не поступок, а преступление. Никак... Я его не видела, и видеть не хочу! – сквозь зубы произнесла Саша.
– Это правильно, – Бородин наклонился, поцеловал ее колено. – Прошлое нельзя изменить. Смириться с ним тоже нельзя! Поэтому я тебе как врач говорю: проще и мудрей – забыть обо всем. Аминь.
– Аминь... – прошептала Саша.
Бородин сдержал свое слово – он вел себя так, словно не было этого разговора.
С ним было интересно и спокойно. Он был надежен и нежен. Идеальный мужчина!
Они с Сашей встречались почти каждый день, в выходные как-то съездили в подмосковный санаторий. Бородин намекал на поездку к дальним экзотическим островам, в которую он хотел бы отправиться «с одной замечательно красивой девушкой»...
Лиза Акулова, равно как и прочие работницы швейной фабрики «Притти вумен», исходили слюной от рассказов Саши о своем новом друге.
– Ой, Сашка, нам бы такого мужика! На острова зовет, значит?
– Ага!
– Пополам скидываетесь, или он за тебя платить будет?