– Несомненно, Ниночка! – возразил Алмазов. – Причем, заметьте, она большую часть своего огромного состояния завещала Петербургу, на сооружение детской больницы.
– Отчего она умерла? – тихо спросил Митя.
– Говорят, от белокровия. Ее муж, Бискупский, даже согласился на рискованнейшую операцию – по переливанию крови… – понизив голос, многозначительно добавил Алмазов. – Решил отдать свою кровь, но… не помогло.
– Бедный он, бедная она… – пробормотала Нина. – Редко кто в наше время способен на такой поступок.
– Ниночка, я готов отдать вам всю свою кровь! – оживился Алмазов. – Честное слово! До самой последней капельки…
– Ну вас, Аполлон Симеонович! – засмеялась Нина и хлопнула его по плечу. – Я вам не верю.
– А я клянусь!
Митя закрыл глаза. «А он ведь все равно своего добьется… – неожиданно подумалось ему. – Алмазов женится на Нине. Мужем моей родной сестры будет человек, которого я ни разу не видел трезвым!»
– Митенька, о чем ты думаешь? Ты спишь? – ласково спросила Нина. – Аполлон Симеонович, он ведь только с поезда сошел…
– Нет, я скажу, Нина, о чем я думаю, – не открывая глаз, ответил Митя. – Я вдруг представил, что Алмазов стал твоим мужем, и какая жизнь у тебя после этого началась.
– Дмитрий Петрович, ну что вы такое говорите… – сконфузился сосед и даже перестал бренчать на гитаре.
– То и говорю… Вы вот всю кровь Нине обещаете отдать, а вместо этого взяли бы и бросили пить. Вот это был бы поступок!
Алмазов насупился и ушел.
– Вот ты его озадачил! – засмеялась Нина. – Он теперь сюда неделю не будет заходить… Ладно, идем, я самовар поставлю. Ты хочешь чаю?
– Хочу.
Они сидели на веранде в сумерках, возле самовара, молчали – каждый о своем. Потом разошлись по комнатам. Митя долго не мог уснуть, и только к утру сон все-таки сморил его.
Встал он непривычно поздно для себя – в начале двенадцатого дня. Выглянул в окно и первым делом увидел Алмазова – тот был абсолютно трезв. В синих глазах Алмазова плескалась бесконечная холодная тоска.
– Вы меня удивляете, Аполлон Симеонович… – весело закричал Митя. – Неужели мои вчерашние слова возымели действие?
– Бросьте, Дмитрий, – угрюмо сказал сосед. – Я пришел к Нине Петровне, попрощаться. Разве вы не знаете?
– А что я должен знать?
В синих глазах соседа что-то дрогнуло. Он ответил не сразу:
– Война.
– Что-о?!
– С германцем война. Только что на станции был. Война… Я не могу находиться в стороне, когда Родина в опасности. Собираюсь записаться на фронт, добровольцем.
Митя быстро умылся, оделся. Побежал к Бобровым.
– Ах, Митенька, это вы… – слезами встретила его Анна Леонидовна. – Слышали уже? Господи боже мой… война!
– Анна Леонидовна, Соня приедет?
– Соня? – Толстуха промокнула глаза кружевным платочком. – Нет, наверное… Да кто ж сейчас по дачам ездит?! Нет, не думаю, что Соня теперь приедет. Мы, Митенька, собираемся в Москву, я велела вещи складывать. Ах, какое лето неудачное нынче!
– Анна Леонидовна, если она все-таки приедет, передайте ей, что я вынужден срочно вернуться в свою часть.
– Хорошо, голубчик, непременно… – дрожащим голосом обещала та. – Я всю жизнь хотела сына, а родилось три дочери… И вот теперь, Митенька, я в первый раз не жалею об этом! Их-то уж точно на фронт не отправят…
Всхлипывая, она еще бормотала что-то бессвязное, но Митя не стал ее слушать. Вернулся к сестре, наспех простился с ней (Нина в Москву пока возвращаться не собиралась) и помчался на станцию.
На перроне толпилось непривычно много народу – большинство дачников решили вернуться в город, были и те, кто пришел сюда за новостями. Все шумно обсуждали происходящее.
– А я вам говорю, что эта война дольше трех месяцев не продлится! Сейчас такое развитие военной техники, что затяжных боев не будет…
– Слышали? У немцев беспроволочный телеграф!
– Не верю, шарлатанство этот ваш беспроволочный телеграф…
– Господа, но это просто смешно! Разве может Германия выступать против России? Вы посмотрите на карту – не те у Германии размеры, чтобы с нами тягаться!
– Немцы умеют воевать…
– А как же царь будет воевать, когда жена его – немка?!
– При чем тут Германия, помимо Германии еще куча стран в этой войне будет участвовать! – вопил какой-то седобородый старичок, брызжа вокруг слюной. – Вы забыли про Францию с Англией!
Когда к перрону подошел поезд, и вовсе началось что-то невообразимое – Митя едва смог влезть в вагон. Дети плакали, дамы кричали, кто-то принялся играть на гармони «Марсельезу»…
К вечеру Митя был уже в Красных казармах. Тогда же он узнал, что через неделю-другую их отправляют на фронт.
– Скорее бы… – сказал он с ожесточением Максу Эрдену. – Ведь чем быстрее начнем, тем быстрее закончим!
– Ты что, Алиханов, тоже веришь тому, что мы эту войну за пару месяцев выиграем? – удивился тот.
– До зимы – это уж точно.
– Ох, не стал бы я делать столь скоропалительных прогнозов… – скептически вздохнул Макс. – Да, кстати, можешь не изводить себя мыслями о своей драгоценной Сонечке – она придет нас провожать.
– Откуда ты знаешь?
– Да уж знаю… – загадочно ответил тот.
Двадцатого июля Николай Второй на торжественном молебне в Зимнем дворце (присутствовало около пяти тысяч человек) произнес клятву, которую в свое время дал в 1812 году его предок, Александр Первый: «Я здесь торжественно заявляю, что не заключу мира до тех пор, пока последний неприятельский воин не уйдет с земли нашей». Когда он вышел на балкон, море народа, стоявшего на Дворцовой площади, опустилось на колени. В газетах это осветили так: «В эту минуту для этих тысяч людей, которые здесь повергнуты, царь действительно есть самодержец, отмеченный Богом, военный, политический и религиозный глава своего народа, неограниченный владыка душ и тел!»
Никто не верил, что война продлится долго. Доходили слухи, что офицеры полков, расквартированных вдали от границы, опасались, что война закончится раньше, чем они попадут на фронт. Многие из офицеров собирались взять с собой парадные мундиры для церемониального марша по Унтер-ден-Линден – в победе тоже никто не сомневался.
Отправка полка, в котором служил Митя, была назначена на второе августа.
В эти дни стояла необычная, мучительная жара. Ветер гнал по московским улицам серую пыль. На вокзал Митя прибыл за шесть часов до отправления поезда. Пока возился с оформлением всех документов, бегал от одного полкового начальника к другому, принимал лошадей и прочее, остался всего час.