– Вета, господи, какая ты дикая! – тоже моментально ожесточилась мать.
Ива ненавидела, когда ее называли Ветой – это было прозвище старых дев и синих чулок, а она таковой себя не считала. Она была нежной и романтичной Ивой…
Но с Михайловским ей вскоре познакомиться пришлось. Старое, засохшее дерево, как и предрекала мать, рухнуло и действительно несколько попортило двухметровую каменную ограду, разделявшую два участка.
Михайловский явился с извинениями, дерево распилили и убрали, ограду восстановили.
Ива была совершенно очарована.
Беллетрист Даниил Михайловский оказался живым человеком из плоти и крови, порядочным и симпатичным. Ко всему прочему он был холост – за его плечами, как выяснилось, было два очень неудачных брака.
Никакой глобальной перестройки на своем участке делать он не стал, кое-что подремонтировал, пристроил небольшую веранду, соорудил деревянную беседку на заднем дворе – этим и ограничился.
И пригласил Иву на чай.
Первый вечер они беседовали только на общие темы.
– Даниил Петрович, сколько вам лет? Я не из праздного любопытства спрашиваю…
– Что ж, я не женщина, возраста своего скрывать не собираюсь. Мне тридцать пять лет.
– И уже написали столько книг! В год по книге получается, да?
У Михайловского к тому моменту вышла уже четырнадцатая книга.
– Ну что вы, Иветта! – засмеялся тот. – Я начал писать только лет пять назад, на каждую книгу у меня уходит месяца два, три… И еще то время, что я провожу, изучая материалы.
– Так быстро… – удивилась Ива.
– А вы думали! Нынче все делается очень быстро.
– А над чем вы сейчас работаете?
– Пишу о Григории Распутине. Скоро закончу, а в конце зимы, наверное, книга уже выйдет. Я вам ее подарю, Иветта.
– Это было бы здорово… Только, Даниил Петрович, не называйте меня так, я своего имени не люблю. Маменькины причуды… И Ветой тоже не называйте.
– Так как же к вам обращаться?
– Ива. Называйте меня – Ива.
– Ива… – задумчиво повторил он. – Звучит чудесно. Тогда у меня к вам тоже встречное предложение – зовите меня просто по имени, без отчества. И лучше на «ты», мы же соседи как-никак. К чему лишние церемонии!
Но церемонии были. Период вежливых бесед на общие темы длился довольно долго, даже сдержанная Ива, которая старалась продумывать каждый шаг своей жизни (чтобы не было потом мучительно больно), немного заскучала.
– Ну как твой Михайловский? – однажды, в один из своих приездов, спросила мать. – Было что-нибудь?
От этой бесцеремонной фразы Иву передернуло. В этом была вся мать!
– Что ты имеешь в виду? – сухо спросила она.
– Ну как… вы встречаетесь, вы друг друга почти каждый день видите… Или он глаз положил на Голышкину?
Инна Голышкина была известной спортсменкой, и ее дача находилась с другой стороны от дачи Михайловского.
– Чего ты хочешь, мама?
– Я хочу, чтобы ты вышла замуж. Тебе уже сколько? Двадцать семь?.. Ты вполне созрела для брака. А то живешь тут в четырех стенах, упырем…
– Кем?!
– Ну, в смысле – одна…
– Даниил Михайловский больше никогда ни на ком не женится – это он мне сам однажды сказал. Он сказал, что лучше повесится, чем снова сделает это… У него, мама, был очень неудачный опыт семейной жизни.
– Бедняжка… – иронично засмеялась мать. – Ну ничего, они всегда это сначала говорят.
– Мама, я его очень хорошо понимаю. И он из тех людей, которые не меняют своих решений. Даже если я стану его любовницей, он никогда не сделает мне предложения. Так что успокойся…
– А ты-то сама чего хочешь?
– Ничего. Мама, я правда ничего не хочу, – улыбнулась Ива.
Она немного кривила душой. На самом деле у нее было одно желание – стать подругой Михайловского. Все-таки – его любовницей. А штамп в паспорте – господи, да кому он нужен сейчас…
Осенью, когда закончилось лето и начались первые дожди, Михайловский пришел к ней с ведром антоновских яблок.
– Ива, это тебе… Что-то не густо у тебя в этом году с урожаем.
– Яблони, Даниил, не каждый год хорошо плодоносят. Может быть, следующей осенью я буду тебя угощать, – заметила она.
– Смотри, ты обещала! – засмеялся он.
– Хочешь, я испеку пирог с яблоками?
– О, давай! Только если это тебя не затруднит…
Ива пошла на кухню, Михайловский – за ней.
– Слышал, Голышкина какую-то передачу на телевидении стала вести?
– Да, что-то слышал.
– А тебя на телевидение не приглашали?
– Было дело. Только я отказался. Да ты сама, наверное, видишь, что не для меня все это…
– Вижу. – Из-под ножа зелено-белой лентой вилась яблочная кожура. Михайловский вдруг взял руку Ивы и осторожно поцеловал запястье.
Ива замерла. Она хотела этого и боялась. Она всегда всего боялась, «нет» и «да» вечно вели борьбу в ее душе. Если бы Михайловский не пошел на сближение первым, она сама никогда не решилась бы шагнуть навстречу ему. Умерла бы, но не шагнула.
– Ива, посмотри на меня, – сказал он.
Ива медленно подняла на Михайловского глаза. Наверное, он сразу прочитал в них то, что было нужно, и не стал останавливаться. Он вынул нож из ее рук и положил его на стол. Притянул Иву к себе, взял в ладони ее лицо.
– Ты очень хорошая… – тихо произнес он и поцеловал ее.
Ива мысленно воскликнула – «ах!» и точно в пропасть полетела. Михайловский так нравился ей, так импонировал своей угрюмой принципиальностью, что буквально – она едва не упала, ослабевшие ноги вдруг задрожали и подкосились. Михайловский подхватил ее, понес на руках в спальню.
Все это было немного мелодраматично и как-то даже по-киношному…
Ива никогда не считала себя красавицей. Но она точно знала, что и уродкой тоже не была – обычная среднестатистическая девушка, очень выгодно смотревшаяся на фоне тех коров, которых было полно вокруг. Она никогда не стремилась выделиться из толпы, одевалась очень скромно, яркий макияж не делала, волосы красила тон в тон, лишь для того, чтобы оживить их цвет – в отличие от матери, которая никогда и ни в чем не знала меры.
Иногда у Ивы возникало желание купить себе какой-нибудь яркий, откровенный наряд, придать волосам рыжеватый оттенок и намазать губы ядовитым розовым цветом, но она никогда не поддавалась таким желаниям. Она боялась, что будет выглядеть смешно, боялась, что за всеми этими пестрыми красками ее не увидит тот, кого она ждет. Она презирала кружевное белье и все те ухищрения, которые превращали женщину в самку.