Клим покачал головой, отвечая сам себе, и быстро оделся в голубой полуспортивный осенний костюм. Он чувствовал себя не совсем хорошо, наслаждаться жизнью мешал какой-то душевный дискомфорт, но разбираться в себе абсолютно не хотелось.
Еще неизвестно, достоинства это или нет – душевная твердость, суровый ригоризм и каменные основы пуританства, пришла трезвая мысль. Обладая ими, человек вряд ли способен быть счастливым, в жизни одной мудрости мало.
Успокоенный последним рассуждением, Мальгин шагнул за порог, точно зная, что будет делать в последующие несколько часов.
Заремба спорил со Стобецким, одновременно успевая вести диалог с Гиппократом, Мальгин услышал его последнюю фразу:
– … потому что мы проблемщики, а не лекари вульгарно.
– Что за шум, а драки нет? – спросил Клим, подходя к директору института и пожимая ему руку. Врачи дежурной смены ответили на его жест приветствия поднятыми ладонями.
В реанимационной на этот момент находились два пациента: Майкл Лондон и молодой парень, спортсмен, едва не погибший в горах и доставленный в институт с травмой черепа.
– Как был твой Иван неслухом, так и остался, – проворчал Стобецкий с неодобрением; с Мальгиным он всегда говорил на равных, бремя директорской власти не успело наложить на него свой отпечаток.
– А что случилось? – Мальгин сел в свое кресло, нацепил на голову эмкан и бегло ознакомился с накопившимися за сутки новостями.
– У Лондона была «фаза хозяина» ночью, так Иван меня даже не поставил в известность! Не слишком ли большую свободу ты ему дал? Корифей! Он, видите ли, проблемщик, а мы всего-навсего лекаришки!
Мальгин усмехнулся, покосившись на оскорбленную физиономию Зарембы; остальные дежурные прятали улыбки, они знали, что молодой нейрохирург действительно довольно низко оценивал способности директора как нейроспециалиста.
– Иван, почему не соблюдаешь кодекс и субординацию?
– Я не обязан по каждому пустяковому поводу беспокоить специалистов высокого ранга, не задействованных в ПР-группе, – огрызнулся Заремба.
Стобецкий открыл было рот, но посмотрел на остальных врачей смены, пожевал губами и ограничился коротким:
– Зайдете после сдачи, поговорим. – Повернулся к Мальгину: – Что у тебя? Я имею в виду твое состояние.
– Нормально, – рассеянно ответил Клим. – Несколько повысился темп метаболизма, в основном по кислороду, и как следствие – возросла потребность в еде, причем в калорийной. Так что я теперь ем шесть-семь раз в день. – Хирург улыбнулся, уловив общий фон эмоций Стобецкого. – Ничего особенного, как видишь. Я практически здоров.
– Прочитал криптогнозу «черного»?
– Кое-что, не все, по большей части материал для ксенологов и космологов.
– А почему тобой интересуется безопасность?
Мальгин оторвался от мысленного разговора с Гиппократом, взгляд его стал острым.
– Что? Они были у тебя? Кто именно?
– Некто Столбов, розыскник. Выяснял, не отмечалось ли у тебя негативных последствий операции. – Стобецкий метнул неприязненный взгляд на Зарембу. Он был обижен тем, что Мальгин доверил такое дело «мальчишке». – Кроме того, изучал твою родословную на предмет выявления патологий.
– Не нашел?
Директор нахмурился, помолчал, глядя на ставшую прозрачной стену куба реанимационной камеры, внутри которой находился Лондон.
– Веселого тут мало. Его надо или немедленно оперировать…
– Или что?
– Мы дождемся рождения второго «черного человека».
– Ты же знаешь, что оперировать мы не можем, слишком велик объем чужой информации. Сложилась пограничная ситуация, причем трагическая, высветившая пределы нашего знания, а в Запределье мы еще не работали. Пакет внедренной чужой информации перестроил не только структуру мозга Шаламова и Лондона, но и их мировоззрение, способы восприятия мира, целесмысловые позывы, отношение к людям и к жизни. Возврат их к роду хомо сапиенс вряд ли возможен, пора смириться с этой мыслью.
Стобецкий помрачнел еще больше.
– Раньше ты говорил иначе.
– Раньше я не знал того, что знаю сейчас.
Директор с неопределенной миной оглядел Мальгина, хотел что-то сказать, но передумал. Мысль его была проста: не потому ли ты отстаиваешь точку зрения невмешательства, что сам стал третьим перестроенным «черным человеком»?
– И все же стоило бы попытаться.
– Да, наверное, – легко согласился Мальгин. – Но задай себе один вопрос: станут ли они от этого, от попытки вернуть им стандартный антропоцентризм, счастливее?
Стобецкий не нашелся что ответить и покинул реанимационную с изрядной долей душевных колебаний.
– Он на тебя смотрел так, будто пятерых живьем проглотил, а шестым поперхнулся, – развеселился Заремба.
– Хватит нести околесицу, проблемщик, – отрезал Мальгин. – Вы друг друга стоите: голое фанфаронство плюс амбиции. Но Готард старше тебя на четверть века, учитывай это обстоятельство в перепалках с ним. К тому же он прав: Лондон сейчас по сути – «куколка», и что из него вылупится, никто не знает, в том числе и ты. Корифей.
– Кроме «черного человека», ничего другого не вылупится. – Заремба перестал улыбаться и опасливо посмотрел на хирурга, единственного из всего персонала института, кого он побаивался и уважал.
– А если нет? Известно, что «черные люди» аккумулировали информацию многих цивилизаций, и нет гарантий, что Майкл не подхватил какую-нибудь «инфекцию», способную превратить его в монстра.
– Шаламов же не превратился!
– Еще неизвестно.
– А по-моему, Готард просто помнит историю с его предшественником, Талановым, и не хочет рисковать креслом.
– Он болеет за реноме института, это больше, чем любой эгоистический расчет. Конец разговорам, работаем в контроле.
Последующие три часа Мальгин разбирался с Лондоном, анализируя все тончайшие нюансы его состояния, с растущим изумлением и суеверным страхом осознав, что бывший начальник отдела безопасности, по сути, превратился в существо, которое уже трудно было назвать человеком!
Находясь почти все время без сознания, Лондон тем не менее умудрился перевести неосознаваемые потоки изменения организма в целенаправленный процесс трансформации, и теперь он имел органы чувств, которые эволюция никогда не предусматривала в человеке. Так, у него выросли заслонки в ушах, а сами ушные раковины усложнились, и Лондон теперь мог слышать ультразвуки и звуки сверхнизкой частоты. Кроме того, он улучшил себе аппарат обоняния, «встроил» датчики магнитного и гравитационного полей и увеличил втрое объем сердца и легких, изменив последние таким образом, что мог дышать теперь почти любой смесью газов. Но главное, Мальгин обнаружил еще несколько специфических нейронных узлов, функции которых выяснить было невозможно.