Клим забрался в переходной купол орилоуна.
– Хранитель, верни меня на Землю моего времени.
– Человек, это не в моих силах, – последовал вежливый ответ. – Всякое состояние в этом мире, к сожалению, реализуется только однажды: нет одинаковых ситуаций, нет двух одинаковых нейрохирургов по имени Клим Мальгин…
– Но Паломник говорил…
– Он был в других вселенных, я – нет. Человек, тебе могут помочь только Вершители, это единственный шанс.
– Если бы я знал, где их найти, – с горечью произнес Мальгин, подавляя гнев. – Даже Паломник не смог определить их дом. Пришли в нашу Вселенную, соорудили метро, поразвлекались и ушли…
– Ты не прав, человек. Вершители не злонамеренны, но устроены так, что цена ошибки при любом контакте с объектами их деятельности – жизнь! Хочешь совет?
– Валяй, – махнул рукой Клим, снова извлекший из памяти соблазн поискать Землю, где есть Купава, но нет Даниила Шаламова.
– Паломник не катался на качелях.
– Что?!
– Паломник не исследовал метро Вершителей глубоко в прошлом и высоко в будущем.
Мальгин понял совет мгновенно.
– От Преджизни к Сверхжизни? Бью челом, Хранитель! Поехали в прошлое, к моменту появления в нашей Вселенной Вершителей.
– Понадобятся все твои силы, человек, это не легкая прогулка перед сном. Сомневаюсь, выдержишь ли ты переход.
– Никто не измерял моих пределов.
Мальгин прыгнул в мерцающее окно мембраны выхода на «струну» и, прежде чем раствориться в небытии, всем существом увидел вечно кипящий вакуум Большой Вселенной…
Район Нижнего Новгорода, где жил Аристарх Железовский, выглядел с высоты неправдоподобно и гротескно: взрыв, разрушивший дом Железовского, пощадил остальные, но одновременно все тридцать с лишним многоквартирных домов квартала, выстроенных в едином стиле «березовая роща», превратил в удивительные радужно-прозрачные фигуры, напоминающие мыльные пузыри. На месте стройного здания, ставшего эпицентром взрыва, образовалось озеро серой, текучей, как вода, пыли, в центре которого торчал стометровый странный черный шпиль в форме кроны дерева или скорее ветвящегося зигзага молнии. Все деревья парковой зоны, окружавшей квартал, выглядели примерно так же, вызывая в памяти мрачные ассоциации с Дантовым адом.
– Радиация – естественный фон, – доложил по рации Умник, который суммировал поступавшие к нему сведения и выдавал начальству. – Подобные преобразования ландшафта возможны только на уровне внутрикварковых процессов с поворотом времени.
Боянова покосилась на председателя СЭКОНа и увидела на его губах легкую пренебрежительную усмешку. В общем-то реакция его на сообщения Умника была естественной, из всех находящихся в кабине куттера людей только он понимал физический смысл сообщений, как специалист-физик, бывший сотрудник Института пограничных проблем, но Власте давно перестали нравиться профессионалы, выставляющие свою компетентность напоказ.
– Вы хотите что-то сказать, Казимир? Посоветовать, что делать? Предложить идею?
Ландсберг перестал улыбаться, но в тоне его по-прежнему звучали нотки превосходства и иронии.
– О нет, что вы, комиссар, я – тень в тени и весь внимание. Картина страшная, надо признаться! И если это дело рук Шаламова…
– Его здесь не было, – возразил Столбов.
– Я бы не стал утверждать это столь категорично. Многие видели этого вашего богоида с миллионом глаз, значит, и Шаламов мог быть рядом.
– Не обязательно, – тихо сказал Ромашин; он сидел с Джумой сзади всех. – По всем признакам взрыв – это результат схлопывания в квартире Железовского «магической сферы» – кокона входа в орилоунское метро. Вы, наверное, помните, как схлопнулся орилоун на Таймыре, другие орилоуны взорвались еще раньше. Видимо, этот процесс затронул и другие механизмы орилоунского метро.
– Вы, Игнат, говорите так, будто обладаете монополией на истину. – Ландсберг похлопал Ромашина по плечу. – Ваши догадки не есть установленные факты, поэтому исходить мы должны из соображений безопасности и предполагать худшие варианты. Худшим в данном случае является вмешательство Шаламова… или Железовского.
Боянова с недоумением посмотрела на говорившего:
– При чем тут Железовский?
– Он контактировал с Шаламовым – это раз, был замешан в инциденте на Меркурии – это два; кстати, я потребую расследования его участия, он интрасенс – это три. Я, как и многие другие, считаю, что интрасенсы – не сверхлюди, как утверждают их ортодоксы, а псинеуры, отклонение от нормы, которое необходимо лечить в срочном порядке.
После этих слов в кабине повисшей над Брянском машины установилась полная тишина. Потом Джума Хан негромко произнес:
– Всегда считал, что самое большое отклонение от нормы – это посредственность. Казимир, Аристарх Железовский был моим… то есть он был и есть мой друг, и говорить о нем в таком тоне по крайней мере невежливо. Я требую…
– Гриф Хан! – обронила Боянова.
Джума замолчал, хрустнув пальцами рук.
– Казимир, вам, я вижу, нравится быть глашатаем Закона, – продолжала комиссар. – Я тоже слуга Закона и все же стараюсь не внушать свою точку зрения, доказывать свою исключительность и власть. Вас это не утомляет?
– Власть утомляет тех, у кого ее нет, – засмеялся Ландсберг. – Вы раздражены, Власта, я понимаю и не обижаюсь, но служу я не себе, а исключительно Закону. Я уверен, что и «сын сумерек» Шаламов, и интрасенс Железовский несут угрозу для людей, и буду доказывать это на Совете. Если не трудно, доставьте меня к метро, здесь делать нечего, пусть трудятся специалисты.
Пока преодолевали расстояние до ближайшей станции метро, никто в кабине куттера не проронил ни слова. Лишь когда Ландсберг вышел и с улыбкой махнул всем рукой, Шевчук задумчиво сказал:
– Ландсберг раскрывается совсем с другой стороны, чем я его знаю. Теперь он без колебаний отправил бы на виселицу троих, чтобы спасти четверых.
Боянова подняла бровь, оглядываясь.
– Что это тебя, Алекс, потянуло на такие сравнения?
– Вспомнил недавно прочитанный исторический роман. Что касается Казимира, то я просто хотел сказать, что для него арифметика человеческих отношений становится важнее самих отношений. Недавно я услышал от него фразу: «В конце концов человек живет для размножения». Не знаю, отражает ли эта сентенция его умонастроение, может быть, она была произнесена в шутку, однако мне позиция Ландсберга по многим вопросам перестала нравиться.
– Мне тоже, – кивнула Боянова. – Если он на полном серьезе оспаривает вывод социологов, что общество потребления является обществом с пониженным требованием к личности, которое лишает людей напряжения творчества, то это не может не настораживать… – Власта запнулась, посмотрела на мужчин. Те молча смотрели на комиссара. Власта невесело улыбнулась.