Клим замялся, неопределенно поводил в воздухе пальцем.
– Понимаешь, па…
– Не понимаю. Между ложью и правдой нет золотой середины, так что говори как есть.
Мальгин вздохнул.
– А между «да» и «нет» есть золотая середина?
Заметив недоумение в глазах отца, добавил:
– А между тем дело обстоит именно так. И та, которая меня любит, и та, которая нет, ухитряются держать меня посреди этих двух слов «да» и «нет». Что бы ты сделал на моем месте?
– Я бы не оказался на твоем месте, – отрезал старик. – Не ты ли сам во всем виноват? Если сердце делится на части, значит, что-то неладно с головой. Или ты считаешь, что любить можно двоих сразу?
Мальгин поник головой, сказал с грустью:
– Но я не знаю иной любви, кроме той смеси желания, нежности и интеллекта, что привязывает меня к данному конкретному существу. Это не я сказал – древний философ.
– Камю, – проворчал старик. – Хотя я его не люблю.
– Но я с ним согласен. Па, я люблю одну женщину, и ты знаешь, кого именно.
– Знаю, – тяжело выговорил Мальгин-старший. – Не надо было давать надежду другой. Кстати, очень красивой. Она была тут у меня…
– Что?! – Клим даже привстал от изумления. – Карой была у тебя? Зачем?
– Ты у нее спроси. Она вот тоже взяла и все рассказала, без утайки. Видно, давно держала в себе, а поделиться особенно не с кем. Хорошая женщина. – Старик вздохнул.
Мальгин понял его недосказанное: «Но Купава лучше». Знать бы, по каким критериям оценивается это «лучше». Купава и Карой – совершенно разные люди… и обе мне нужны, обе стали частью жизни. Фея печального очарования, где ты?..
– Отец, а ты не знаешь, где Купава сейчас? Дома ее нет, в клиниках тоже, родные давно не видели и весточки не получали.
Мальгин-старший покачал головой.
– Ты уже однажды разыскивал ее год назад, а толку… Может быть, она снова на Симушире?
– Был я там, нету.
– Что ж ты не включишь свои супервозможности? Аль не хватает чего?
И от земли до крайних звезд
Все безответен и поныне
Глас вопиющего в пустыне,
Души отчаянный протест [182] , —
пробормотал Клим отрешенно. Он уже дважды пытался искать Купаву в поле гиперчувствования, но то ли ее не было на Земле, да и в Системе, то ли она находилась за какой-то изолирующей пси-волну преградой.
Чего ему не хватило? Сил? Желания? Чьей-либо поддержки? Да и зачем ему Купава? Удостовериться, что все осталось по-прежнему? Вряд ли она снова вернется к нарковидео и эйфоромузыке, тогда в Дарвазе, вытаскивая ее из трясины наркотранса, он заблокировал резонансы некоторых нервных центров на тягу к иллюзорному существованию… и что-то там было еще… похожее на объяснение… и от него он отмахнулся, обессиленный операцией и борьбой с ее больной психикой. От чего же он отмахнулся?.. А потом забыл! Что он прочитал в ее душе? Вспоминай, слабак! Да… похоже на объяснение тяги к наркожизни! Не внутренняя потребность, а внешний толчок, заставивший Купаву искать спасение в иллюзиях…
Мальгин вспомнил.
Толчком послужили слова Шаламова, поразившие женщину в самое сердце, врезавшиеся в ее память: «Я не человек и никогда им не стану, даже если меня прооперирует твой Мальгин. Не жди меня, ни я тебе не нужен такой, ни ты мне…»
– Боже! – прошептал Клим, глядя перед собой ничего не видящими глазами. – А я никак не мог взять в толк, в чем дело. Почему она так себя… возненавидела! Ах, Данила, Данила, что же ты не вернулся раньше…
– Ты о чем? – донесся чей-то голос.
Мальгин опомнился, виновато погладил отца по руке, машинально удивился:
– Какие у тебя холодные руки, па!
– Хоть костер туши, – пошутил старик, оставаясь серьезным. – Уходишь?
Сердце у него было золотое, и сына он понимал так, как не понимал больше никто.
– Я буду приходить чаще, па, жди. А пока мне надо кое-что исправить и… кто знает, может быть, Купава еще и появится в нашем доме?
Мальгин встал и исчез. Старик остался сидеть за столом, судорожно вцепившись руками в край стола, о который только что опиралась рука сына.
Марсель Гзаронваль, он же Сеня Руцкий, бывший напарник Дана Шаламова, отыскался в Багдаде. Его разыскивала безопасность как участника движения «хирургов», и он скрывался в доме одного из своих приятелей, некоего Джафара Шабата ал-Каззаба.
Дом – типичная «многокелейная мечеть» – располагался на берегу Тигра, неподалеку от знаменитых ворот Баб аль-Вастани, архитектурного памятника тринадцатого века, и Мальгин, бросив на них взгляд, не пожалел потратить полчаса, чтобы полюбоваться сверху – от метро он летел на такси-пинассе – искусством зодчих древнего Ирака, построивших мавзолей Мусы аль-Кадима, так называемую Золотую мечеть, мавзолей Зубайды, медресе Мустансирию и другие неповторимые по красоте здания.
Пристроив пинасс на площадке для легких машин – такие площадки вырастали из стен здания, как листья на ветке дерева, – Клим спустился на шестой жилой горизонт и, прежде чем войти, задержался перед дверью. Дверь была необычной – металлической! – с памятью формы, и могла выдержать разряд «универсала». Кроме того, непрошеный гость, открыв дверь, попадал под прицел парализатора, а если и это не срабатывало – при неосторожном шаге ему на голову падала плита весом в триста килограммов.
Не квартира, а крепость, хмыкнул Мальгин. Хозяин, видать, любитель поиграть в казаков-разбойников, понаставил средневековых ловушек, как сам-то в них не попадает.
Обезвредив устройства почти без усилий, Клим открыл дверь, прошел в роскошно обставленную гостиную, напоминавшую воплощенные в натуре сказки Шехерезады: ковры, драпировки, изысканная мебель «а-ля шейх», хрусталь, золото, драгоценные камни, сверкание и блеск – и переступил порог не менее роскошной спальни. По сути, это был один огромный альков, по роскоши не уступавший шахскому, но способный вместить целый взвод. И среди этого кисейно-пухового роскошества – подносы с напитками и фруктами, установка эйфоротранса и куча тел: двое молодых людей в чем мать родила и три обнаженные девицы, обалдело уставившиеся на гостя. Для них ночь еще не кончилась, хотя шел уже седьмой час утра по местному времени. «Эскадрон жизни», усмехнулся Мальгин, брезгливо разглядывая игрище. По возможности он старался не применять свое паравидение, хотя мог бы без помех выбрать необходимую информацию из памяти Гзаронваля, но законы этики преступать не хотел.
Марсель, рослый, мускулистый, загорелый, с гривой черных волос, опомнился первым.
– Ба, хирург! – воскликнул он с ехидной улыбкой, освобождаясь от объятий сразу двух красавиц. – Старый знакомый. Давно мы с тобой не виделись.