– Не знаю, – подумав, произнес озадаченный Мальгин. – Темный лес. Извините.
– И я не знаю, – вздохнул Ромашин. – И не узнаю, наверное, хотя чувствую, как это важно.
– Еще узнаете.
– Вряд ли. – Ромашин едва заметно улыбнулся, совсем не так, как улыбался раньше. – Нет возможностей. Я уже не начальник отдела безопасности.
– Что?! – Мальгин не поверил своим ушам. – Не начальник отдела? – Посмотрел на Джуму. Тот отвел глаза.
– Три дня назад решением Совета безопасности отстранен от должности. Такие вот дела.
Клим растерянно перевел взгляд с одного гостя на другого. Джума Хан слегка пожал плечами и кивнул. Мальгин снова посмотрел на Ромашина. Тот сидел спокойно и невозмутимо, будто ничего существенного не произошло. Он был очень сильным человеком, жестким, заряженным на результат, всегда добивающимся поставленной цели, и Мальгин вдруг подумал, что по контрасту с ним самим этого человека можно назвать «человеком-нет», потому что сам Клим, сказав «нет», мог сделать наоборот, а ромашинское «нет» было незыблемым, как монолит.
– Минутку, я оденусь, – пробормотал Мальгин, доставая из ниши кровати мохнатый халат.
– Послушай, Клим, – начал Джума и не договорил, потому что в палату без предупреждения вошла Купава.
У Мальгина внезапно заложило уши и остановилось сердце, поэтому он пропустил момент, когда Ромашин оглянулся, встал, пожелал ему скорейшего выздоровления и вышел, подталкивая Хана в спину. Очнулся хирург, когда в палате, кроме Купавы, никого уже не было.
Купава, тонкая, стройная, как и прежде, в летнем сарафане, стояла рядом и смотрела на него вопрошающе, строго и в то же время робко, как никогда прежде, и было видно, что держится она спокойно из последних сил, потому что глаза ее в любое мгновение могли пролиться дождем слез.
Мальгин запахнул халат, рука его дрожала. Купава заметила эту дрожь и вдруг подалась вперед – прижалась к нему, спрятав лицо на груди.
– Я дура, да? – послышался ее изменившийся голос.
– Не знаю, – сказал Мальгин, усмехнувшись, обнял ее за плечи, и так они стояли некоторое время, словно пытаясь соединить несоединимое, каждый со своей надеждой, верой и отчаянием. Потом Купава отстранилась. Вопреки ожиданию Мальгина, она не заплакала, глаза женщины сухо блестели, брови, придававшие лицу неповторимый колорит и красоту, были сдвинуты, и казалось, взлетят сейчас птицей со лба, унося ее тоску и муку… непонятную, в общем-то, муку, так как Мальгин впервые в жизни не смог определить ее причины; во всяком случае, он был твердо уверен, что причина не только в исчезновении Шаламова.
– Мне никто не хочет говорить, где Дан, – сказала женщина непривычно низким от сдерживаемого волнения голосом. – Ты видел его последним. Что с ним?
Мальгин неожиданно успокоился, стремясь зажать сердце в холодных тисках рассудка. Подумал: не прав был древний философ, утверждавший, что разум – это возбужденное сердце. В жизни все наоборот: возбужденное сердце – это полное отсутствие разума. Держи себя в руках, мастер, не поддавайся очарованию несбыточных надежд и эмоций.
– Садись, успокойся, – сказал он, придвигая ей кресло; сам сел напротив на кровать. – Дан… ушел вместе с «черным человеком». Куда – неизвестно. Но я уверен, он жив.
– А мне сказали, что ты его…
Мальгин потемнел от гнева. Купава испугалась.
– Я не верю, конечно, все это чепуха, но… ты вернулся, а он… прости, Клим.
Хирург подождал, пока кровь отхлынет от щек и перестанут дрожать пальцы на руках, сцепил руки на колене.
– Снова Гзаронваль, узнаю почерк. Можешь не отвечать, я и так знаю. Не думал, что ты можешь быть такой неразборчивой в выборе друзей. Это же… низкий и подлый человек!
– Не смей о нем так… – Купава заговорила с вызовом, но тут же сникла, в голосе прозвучали нотки горечи. – Мои друзья – это друзья Дана, а врагов у него не было… если только… А Марсель… он хороший парень, только самолюбив немного… ты его плохо знаешь.
– Достаточно, чтобы понять его. Он ведь, по сути, натравливает нас друг на друга. Подумай об этом на досуге.
Мальгин вдруг с пронзительной остротой понял ее состояние: Купава была непередаваемо, чудовищно одинока, если искала утешения даже у такого человека, как Марсель Гзаронваль! Всю свою жизнь привыкшая к лидерству, созданному и культивируемому ее красотой и умом, привыкшая ко всеобщему поклонению, она пыталась доказать, что не зависит ни от кого и ни от чего и всегда способна принять самостоятельное решение, сделать так, как хочет сама. И уход-то ее к Шаламову был, вероятно, попыткой доказательства полной независимости и самостоятельности, хотя жизнь всегда с успехом доказывала обратное. А теперь, неожиданно оказавшись в ситуации, когда потребовались истинное мужество и решительность, умение переносить удары судьбы, Купава растерялась, и не оказалось рядом никого, кто помог бы ей обрести уверенность. А к одиночеству она готова не была…
– Я не враг даже врагам своим, – улыбнулся Мальгин. – Не помню, чей это девиз, но могу под ним подписаться. – А Дан – мой злейший друг. – Он снова улыбнулся. – Друг, а не враг, как, вероятно, хочет доказать тебе твой Марсель. Ну да бог с ним. Дай мне только чуть-чуть прийти в себя, и я доставлю тебе Дана живым и невредимым.
– Правда? – Взгляд Купавы был так откровенно и красноречиво недоверчив, что Мальгин опять пережил приступ острой головной боли.
– Правда.
В палату вошел врач, знакомый Климу по первому посещению клиники СПАС-центра: он же лечил и Джуму Хана.
– Извините, пациенту необходим покой.
Купава встала, несколько мгновений смотрела на Мальгина сияющими глазами и вышла. А потом вдруг вернулась, сказала: «У нас дочь, Клим», – и дверь бесшумно закрылась за ней.
Судорога боли снова вонзилась в голову хирурга, лишая воли и спокойствия. Любовь и ненависть, тоска и радость, лед и пламя смешались в его душе в кипящую болезненную лаву, вывели из равновесия, заставили смеяться, и плакать, и шептать странные слова, не понятные никому, кроме него самого.
– Ну-ну, сейчас все будет в норме, – бормотал врач, укладывая Мальгина на кровать и задвигая над ним невесть откуда взявшийся прозрачный колпак процедурной камеры. – Я, кажется, поспешил с разрешением посещений, не все они несут положительные эмоции…
Последним видением Клима была абстрактная фигурка ребенка с громадными черными – вполлица – глазами, в которых застыли непонятная угроза и вопрос…
Солнце уже встало, пронзив сосновый бор на противоположном берегу копьями оранжевого света, но до речного плеса, над которым стлался туман, его лучи пока не доставали. Вода в заводи была тиха и прозрачна, она еще спала и едва заметно вздыхала, шевеля листья кувшинок.
Мальгин поправил удилище и снова уставился на поплавок, грезя с открытыми глазами. Перед мысленным взором проплывали вереницы призрачных лиц, каких-то бесформенных фигур, картин природы чужих планет, но ни одно видение не затрагивало душевных центров и не заставляло волноваться и переживать заново приключения вдали от Земли. Природа вокруг была так чиста, идиллически тиха и безмятежна, что тревогам дня не дано было пробиться к человеку сквозь эту хрупкую на первый взгляд броню, защищавшую его душу не хуже любой лечебной психологической блокады. Отец знал, что делал, предлагая сыну отдохнуть в лесной глуши, вдали от цивилизации, суеты и скорости, вечных забот, не оставляющих человеку времени на осмысление собственных желаний и устремлений.