– И семикратный опыт одиночества, – повторил Ромашин, понимающе глядя на Клима; черт ли, дьявол или ангел? – он все знал о хирурге. – Итак?
– Я задумался по другому поводу, а не из-за недостатка решительности.
– Кажется, я догадываюсь: хотите покопаться в себе, попытаться прочитать след, оставленный памятью Шаламова?
– Откуда вы?..
– Парасвязь, – серьезно сказал Ромашин. – Между мною и вами установился телепатический мостик… впрочем, шучу. К сожалению, я не интрасенс. Просто у меня есть выход на вашего Гиппократа, а он не делает секрета из наших личных поисков. Я согласен подождать. Если после эксперимента с вами ничего не… простите, оговорился. После эксперимента я свяжусь с вами.
– Каркнул ворон: «Nevermor!..» [60]
– Что?!
– Это я про себя… Согласен.
Ромашин поставил бокал на плавающий рядом поднос и встал.
– До связи.
Мальгин проводил его до двери, пожал твердую руку и вдруг вспомнил:
– Одну минуту, Игнат. Не могли бы вы помочь мне с кое-какой информацией? Не из медицинской области.
– Что вас интересует конкретно?
– Например, что творится на Таймыре, на Маате, в Горловине. Хочется знать, кто ведет поиск Даниила, где, какими методами…
– Я обеспечу вам доступ к линии «трека» УАСС, а понадобится – и к инкам отдела безопасности. Код выхода – три нуля семерка плюс мой личный номер эксперта.
Ушел.
Мальгин закрыл дверь и задумчиво побродил по гостиной, убрал бокалы, затем выключил музыку и включил видео – канал вечерних новостей. А из головы не шла фраза: «И семикратный опыт одиночества…» Очень хотелось поговорить с кем-нибудь не о деле, не о медицине – по сути, ни о чем, но Джума Хан был далеко, за пределами Солнечной системы, а Карой не поняла бы колебаний хирурга. Он и сам с трудом их понимал. Но каков Ромашин! Змей-искуситель. Вернее, авантюрист-искуситель чистых кровей, все-то у него рассчитано на пять ходов вперед, все-то он знает, все анализирует… А готов ли ты к тому, чтобы «ставить вопросы, которые в наши дни не осмеливается ставить никто?» – спросил сам себя Мальгин. Например, что тебе стоит взять и нанести визит семье Шаламова? Зачем откладывать разговор с Купавой, если и без того ясно, что речь пойдет о перспективах поиска мужа? Другое дело – что сказать в ответ…
И Мальгин отправился переодеваться.
Купава, как и прежде, жила не в Брянске у Шаламова, а в своем модульном доме формулы «гроздь винограда» на окраине Рязани, по сути, в центре древнего экопарка. Квартира венчала «гроздь» на высоте триста метров и смотрела на все четыре стороны света. Вид отсюда, из «пузыря» лифтовой кабины, открывался великолепный, и Мальгин несколько минут любовался пейзажами лесов, полей и перелесков середины сентября, начала осени…
Мальгин не задумывался, почему он так уверен, что Купава дома, но интуиция его – истоки уверенности – не подвела, женщина была дома. И снова лицо ее, недоверчиво-изумленное, ошеломляющее странной, противоречивой гаммой особого милого трагизма – в уголках губ ли, изломе бровей, загадочности взгляда? – заставило хирурга вздрогнуть и ощутить волну огня и холода, тоски, и старой боли, и невольного ожидания каких-то открытий… которые не заставили себя ждать!
Его сразу насторожило отсутствующее выражение лица Купавы и затуманенные глаза. А потом он услышал музыку, и по тому, как вдруг сладко закружилась голова, понял, в чем дело: это была наркомузыка. Купава крутила наркоклипы!
Отстранив женщину, он прошел в гостиную, озаряемую сполохами цветоселектора, вытащил из проектора блок иглокассет и с хрустом наступил на него каблуком. Но голова прояснилась не сразу, а на языке долго оставался приторный вкус какой-то гнили. Мальгин в свое время профессионально интересовался воздействием наркомузыки, «раскачивающей» биоритмы деятельности мозга, обостряющей восприятие электромагнитных колебаний низкой частоты, и знал, что нужно делать, чтобы снять стресс выключения.
Подхватив слабо сопротивлявшуюся Купаву на руки, он затащил ее в ванную, пустил горячую воду и, сорвав с нее халат, сунул под струю душа. Через минуту сменил воду на холодную, затем снова на горячую, и последние две минуты буквально исхлестал ледяными струями тело Купавы. Растер ее докрасна махровым полотенцем, пока она не запротестовала, едва слышно выдохнув:
– Я сама.
Пройдя на кухню, знакомую до тихого бешенства, Клим вскипятил молока, нашел в аптечке возбуждающее (кто-то побеспокоился заранее), растворил таблетку в чашке и отнес в гостиную, где Купава устроилась с ногами на диване в форме спящего льва.
Кивком поблагодарив его, она принялась прихлебывать из чашки, дуя на молоко. Мальгин смотрел, как она по-детски выпячивает губы, ослабевшая, бледная, сонная, круги под глазами, и в душе рвались бомбы и гранаты, отряды шли на отряды, и кто-то погибал каждую секунду, и крепла уверенность, что напрасно он бежал от себя, его будущее – перед ним, и росло чувство вины перед Карой, которая ждала его решения, делая вид, что ничего не решила сама…
Купава успела переодеться в шорты и полупрозрачную майку, по которой бродили, смешиваясь, цветные и тоже полупрозрачные пятна. Пышные волосы она сколола сзади гребнем в форме рыбьего хвоста, и взору открывались ее маленькие розовые уши с замысловатой формы сережками из серебристого металла, с вкраплениями черного блестящего камня. Кольцо на пальце и браслет из того же материала, подаренные ей Даниилом, дополняли гарнитур, хотя, по мнению гостя, и не соответствовали наряду.
– Что разглядываешь? – подняла она взгляд на хирурга, стоявшего напротив, руки в карманах; попыталась приободриться, а может, уже сказывалось действие лекарства. – Давно не видел?
– Все, что угодно, но это! – Мальгин глубоко вздохнул, сдерживая клокотавшую в душе ярость. – Наслаждение должно быть результатом, побочным эффектом достижения цели, а не целью, иначе оно обесценивается. Ты в состоянии это понять? Кто надоумил тебя воспользоваться наркоклипами? Ты не знаешь разве, что в одиночку слушать их опасно – можно не выйти из транса?
Купава усмехнулась, отчего присущий ее лицу особый милый трагизм исчез, сменившись гримасой высокомерия и скрытого злорадства.
– Билл сейчас придет, так что я не одна… и лучше бы тебе уйти раньше.
Мальгин покачал головой, понимая, что сейчас вряд ли достучится до ее логики и здравого смысла, но все же сказал:
– Помнишь, ты спросила, простил ли я тебя? Я тогда ответил, что простил. Да, я готов простить все, что ты сделала мне, но никогда не прощу того, что ты делаешь себе! И дочери. Кстати, где она?
Купава смахнула пот со лба, опустила взгляд.
– Какое это имеет значение? У матери. Что тебе еще хочется узнать? Спрашивай и уходи. – Она с трудом встала и пошла в ванную. Зашелестели струи душа.