– Ты вольна делать что угодно.
– Нет, я же чувствую... Ты мне скажи, Андрюша! Я все буду делать, как ты попросишь, я хочу, чтобы ты был доволен мной.
– Хорошо... – медленно произнес Андрей, – буду откровенен. Я думаю, что в профессии актрисы нет ничего плохого, она не хуже любой другой. Но ее публичность... Все смотрят на тебя, все тобой восхищаются, оценивают каждое твое движение, поворот головы, интонацию... Обнажено все – и душа, и тело, и чувства.
– Ну уж, и все! – недовольно перебила Дуся. – Ты театр с Мулен Ружем путаешь. Когда, например, Стрепетова...
– Барышня знает про Мулен Руж! – засмеялся Андрей. – Ладно, бог с ней, со Стрепетовой – ты будешь лучше.
– Да никем я не буду! – затрясла головой Дуся и на миг прижалась щекой к плечу своего спутника. – Я о том и говорю – ничего я не хочу. Только бы ты был счастлив...
– Ты отказываешься от театра?
– Да, отказываюсь, – торжественно произнесла Дуся. – Я раньше, честно говоря, мечтала о сцене. До того, как мы объяснились. А теперь это все неважно. Только ты!
– Обожаю тебя, – воскликнул Андрей. – Ты права – я не хочу делить тебя с толпой. Моя, только моя...
Он хотел обнять ее, но Дуся отстранилась со смущенной улыбкой.
– Здесь... здесь как-то неловко. Как будто мертвые видят нас.
– «Зачем загадывать, мечтать о дне грядущем, когда день нынешний так светел и хорош? Зачем твердить всегда в унынии гнетущем, что счастье ветрено, что счастья не вернешь? Пускай мне суждены мучения разлуки и одиночества томительные дни – сегодня я с тобой, твои целую руки...» – вдруг процитировал Андрей. – Это я из Апухтина вспомнил. Как дальше – не помню, но что-то такое ужасно трагическое.
– Не надо трагического, – упрекнула Дуся. – Я Апухтина не люблю. Очень мрачный поэт.
– Прости...
Они дошли до противоположного конца кладбища. Здесь были только старые могилы – все в запустении, заросшие травой и сорняками, на замшелых надгробиях уже ничего невозможно было прочитать.
Они сели на выбеленную дождем и ветром скамью, и Андрей взял Дусю за руки.
– Как я люблю тебя, как люблю... – пробормотал он. – Как ты думаешь, что бы было, если б все узнали о нас?
– Нас бы разлучили. Отослали бы меня в какой-нибудь пансион... – пожала плечами Дуся. – Папе бы точно это не понравилось. Он считает, что человек должен сначала вырасти, оформиться и только потом определять свою дальнейшую жизнь. Но чего определять, если я точно знаю, что хочу быть только с тобой?
– И я... Послушай, я вот еще о чем подумал – через год нам все равно предстоит расстаться, оттого эти стихи дурацкие мне все на ум и лезут. Через год я заканчиваю гимназию, поступаю в университет (это я уже решил, что именно в университет, на филологическое отделение), дольше в вашей семье оставаться невозможно...
– Как? – воскликнула пораженно Дуся. Видимо, она только сейчас задумалась о будущем.
– Обыкновенно, как... Не до старости же мне у вас в приживалах ходить!
– Почему в приживалах? – растерянно пролепетала Дуся. – Ты мне как брат, ты сын папиного друга...
– Ну и что? Я же не инвалид, я взрослый человек... почти. Съеду на какую-нибудь квартиру, буду учиться...
– Я умру без тебя! – зарыдала вдруг Дуся и бросилась Андрею на шею. – Ну зачем, зачем ты завел этот разговор?! Сегодня же ты со мной и еще целый год...
– Я буду каждый день приходить к вам, мы каждый день будем писать друг другу письма! – сказал Андрей, прижимая ее к себе. – А потом мы поженимся.
– Когда? – жадно спросила Дуся. – Еще долго ждать? Сколько?
– Ну, пока я буду учиться в университете, потом еще года два-три мне необходимо для того, чтобы встать на ноги, упрочить свое положение... Иначе Кирилл Романович просто-напросто откажет мне как бесперспективному человеку, не могущему устроить счастье его дочери.
Дуся сидела молча, прикидывая, в каком же году они смогут соединиться с Андреем.
– Господи, милый, – это же целую вечность ждать! Я к тому времени старухой стану – мне будет двадцать два, двадцать три...
– Ты отказываешься ждать меня? – спросил Андрей. – Если отказываешься, то я прямо сейчас умру, и пусть меня похоронят на этом самом кладбище...
– Нет, что ты! – закричала Дуся, бросаясь обнимать его. – Я хоть сто лет буду ждать! Я клянусь!
– И я клянусь, – прошептал он, горячо целуя ее лицо, залитое слезами.
Сзади, в кустах, вдруг зачирикали проснувшиеся воробьи – в их семействе вспыхнул скандал. Дуся и Андрей, опомнившись, отскочили друг от друга.
– Птички... – прошептала Дуся дрожащими губами. – Это только птички...
Она сорвала травинку, стала вертеть ее в руках. У нее была такая привычка – все время вертеть что-нибудь в руках, теребить бахрому на скатерти, оборки своего платья...
– Послушай, милая, – тихо произнес Андрей. – А ты, правда, любишь меня? Может быть, это просто увлечение? Знаешь, я слышал, есть любовь и влюбленность, и их очень легко спутать друг с другом... Или даже не так! – со страхом воскликнул он. – Ты просто жалеешь меня...
Дуся ничего не ответила, продолжая теребить травинку, скручивая ее в спираль.
– Нет, погоди, ты послушай меня... – настаивал Андрей. – Ты ведь добрая девушка, у тебя необычайно нежное сердце... А что, если так – ты встретила бедного сироту и пожалела его? И на самом деле ты не любишь меня, а просто боишься огорчить отказом...
Дуся подняла глаза, уже совершенно сухие, и произнесла гордо, даже надменно:
– Люблю. И ни в чем не сомневаюсь... – Она перекусила зубами травинку. – Вот.
На вытянутой руке лежали две свитые в круги травинки.
– Что это?
– Два кольца, – серьезно сказала Дуся. – Давай обручимся по-настоящему, обменявшись кольцами.
Затея была детской, но Андрей, увидев два импровизированных, из травинок, колечка, неожиданно поверил ей.
– Прости, прости, прости... – сказал он. – Люблю тебя, схожу с ума!
Он взял одно колечко, осторожно надвинул его на тонкий Дусин пальчик. Дуся, очень серьезная и сосредоточенная, надела другое кольцо из травы на его палец.
– Клянусь быть верной тебе до гроба, – сказала она.
– И я! Клянусь. Пусть мертвые, что лежат вокруг, будут нашими свидетелями.
Не сговариваясь, они прильнули друг к другу губами. И это был совсем другой поцелуй, не как тот, которым они обменялись у пруда. Теперь они замерли надолго – по-настоящему, до головокружения.