— Глупая твоя логика, Серега. Дилетантщина сплошная. — Кравченко пустил дым кольцами. — Однажды ты черт знает куда с ней забредешь!
— Ну отчего же ты со мной сразу же всем этим не поделился? — снова жалобно спросила Катя.
— Чем я должен был с тобой поделиться? Тем, что случайно набрел в каталоге на работу одного английского этнографа, изучавшего историю, культуру и обычаи племен, населяющих Малайский архипелаг? Там почерпнул некоторые прелюбопытнейшие сведения. Сам потом вспомнил рассказы ребят из консульства нашего в Джакарте — что есть, мол, там, как и в Сингапуре, как и в старом Гонконге, местечко одно — Пассар Улар — улица торговцев контрабандой у морского порта. Что, дескать, там в лавках до сих пор можно купить все, что угодно, — были б деньги. Все, что строжайше запрещено законом для торговли и вывоза из страны. Наркотики, изделия из слоновой кости, мечи средневековых самураев, антикварную яванскую бронзу, редких животных и птиц. И также редчайшее из редкого — тсантсы. Их продают с великой осторожностью и конспирацией, потому что закон это жестоко карает. Пожизненно можно за решетку угодить. Но продают до сих пор! Потому что эти вещи чрезвычайно дорого ценятся у коллекционеров определенного сорта. Правда, все эти вещи раритеты. Торговля тсантсами процветала в Ост-Индии в конце прошлого века, когда племена на Борнео, в лесных районах Калимантана вели кровопролитные междуусобные войны. Тогда коллекционеры из Европы, Японии и Америки доходили порой до того, что специально «заказывали» такие трофеи вождям и торговцам. И в начале нашего века были еще случаи, когда новоизготовленная тсантса — «заказная», а не старинный раритет, — попадала на этот специфический рынок редкостей. Сейчас вроде бы о таких случаях не слышно, но… Да если бы я, Катя, с такими своими бредовыми догадками явился к вам с Никитой тогда, неделю назад, что бы вы мне сказали? Поди, Серега, полечись в Кащенко — свихнулся ты от своей логики!
Катя ничего не ответила Мещерскому. А Кравченко снова хмыкнул:
— Ну, Катька бы тебе так не сказала — пари держу. Она любые фантазии за чистую монету принимает. Но менты, они, конечно, все сплошь прагматики и суровые реалисты… Серега, а объясни нам популярно, что все-таки такое эта самая тсантса?
— Это культовый предмет. Амулет, если так можно выразиться. Предмет поклонения, талисман и оберег. Малайцы верили, что, обезглавливая врага и делая из его головы тсантсу, получаешь его жизненную силу, его таланты, его удачу и счастье. Кстати, это общее воззрение людей каменного века на подобные трофеи. Так было и у скифов, и у древних кельтов. Но для того чтобы превратить человеческую голову в настоящую тсантсу, нужно быть мастером своего дела. Английский этнограф, работу которого я читал, даже приводит некоторые рецепты изготовления, мда-а… Там нужны определенные профессиональные навыки, определенный набор приспособлений и инструментов, химические вещества для консервирования, точнее, для выслушивания. Специальными манипуляциями добиваются эффекта быстрого обезвоживания и сокращения тканей. «Вещь» начинает постепенно и весьма значительно уменьшаться. Самые известные в мире тсантсы, находящиеся в частных коллекциях, размерами чрезвычайно малы — с апельсин, яблоко. Есть и меньше. Этот процесс, насколько я понял из работы англичанина, подобен мумифицированию. Только мумии египетские, которые мы в музеях видим, приобрели свой нынешний вид в течение веков, тысячелетий. А на изготовление тсантсы человеческими руками уходит гораздо меньше времени: месяцы, недели… — Но то, что я видела в подвале… То, что сгорело… — Кате было трудно продолжать, — Сережа, это не было похоже на то, о чем ты говоришь. Это.., это было ужасно, Сережа, просто ужасно…
Мещерский погладил ее по руке.
— Выброси это из головы, Катя. Это был просто ночной кошмар. И только. И это была не тсантса, насколько я понял из твоего рассказа. Это было.., ты видела часть тела человека, убитого и изуродованного. Да, действительно, эту часть трупа готовили к превращению в тсантсу. Процесс только начинался. Слава Богу, он так и не закончился. Часть же человеческого тела, даже если она, как говорят у вас в милиции, «отчлененная», надобно хоронить: предать земле или кремировать. Кремирование и произошло в огне того пожара.
— У них, выходит, был заказчик на эту… — Кравченко запнулся. Он бы хотел сказать «дрянь», но вовремя спохватился. Негоже так говорить о мертвых, чьи расчлененные тела так пока еще и не нашли покоя.
— Был. Колосов и на эту тему активно беседует с Дивиторским.
— И кто же он? Маньяк шизанутый? Псих, людоед, кто? Что за человек, скажи мне, Серега, Бога ради, который в наше время не где-нибудь там на краю света, в твоей занюханной Джакарте, а у нас заказывает и платит деньги, и наверняка немалые, вот за это?
— Проще всего назвать этого человека маньяком и людоедом, Вадя.
Проще всего, но…
— Так Колосов знает, кто этот подонок?
— Пока не знает. Если Дивиторский захочет — он назовет имя заказчика тсантсы. Я думаю, он его назовет. И скоро.
— Но ты мне сам ответь: это все как — нормально?! Или мы все уже вконец свихнулись? Все в дурдоме сидим?
— Ты излишне эмоционален, — Мещерский потянулся к пачке сигарет, лежащей на столике. Закурил. Катя не помнила, чтобы когда-либо видела Сережку с сигаретой. — Мы сидим не в дурдоме, Вадя. Это я знаю наверняка. А вот где… Я вчера в газете прочел: один мужик решил выращивать в подвале шампиньоны. Деньга решил заработать. Но сам землю лопатить не хотел. Был он умелец — прямо Кулибин-изобретатель. Кое-что в этом своем подвале оборудовал. Однажды познакомился с женщиной. Выпили они крепко. И очнулась она уже в подвале.., в ошейнике, как собака на цепи. Попыталась выбраться — бах, а лестница-то оказалась под током. А тот, кто ее туда, в этот подвал, на цепь посадил, этот мужичок-то, наш умелец, заявил ей: теперь я твой полный хозяин, а ты моя раба. Работай, расти шампиньоны. А попробуешь бежать… Однажды, не выдержав, она попробовала все же. Он покалечил ее, снова посадил на цепь, а в наказание на лбу ей вытатуировал слово «раб». И вот так она «работала» у него там целый год, пока ее не нашли. Чисто случайно, кстати сказать. А все это время мужик продавал свои грибочки на рынке. Машину хотел себе купить, иномарку. Так где мы живем, Вадя? Кравченко, отвернувшись, смотрел в окно.
— никто не мог предположить, что эти люди занимаются подобными делами. Никто, — продолжил Мещерский твердо. — Ни я, ни Катя, ни Колосов. Да будь тут на нашем месте самый великий гениальнейший криминалист, психолог, всевед — и он бы никогда не поверил, что такое вообще возможно. И что они, эти люди, к этому причастны. Поэтому некого винить: не догадались, не предупредили… Никита сейчас казнит себя нещадно, а… За что, собственно? За то, что хотел верить и в глубине души искренне верил человеку — этому вашему антиквару? Помнил, что тот добро им сделал, помог в трудный час, и был за это ему благодарен? Не желал оскорбить человека подозрением?
— Этот ваш порядочный хуже Чикатило, — мрачно заметил Кравченко.
— Может быть. Это мы сейчас с тобой говорим. А там, в том подвале — аду кромешном… Я вам вот что скажу, ребята, — можете со мной не соглашаться, но сказать я должен: было бы стократ хуже — не для дела уголовного, нет, а для самого Кравченко, для Никиты, если бы он выстрелил в него, этого человека там, в доме. Было бы только хуже. И это все равно ничего бы не решило, не исправило, потому что… Да он и сам это знает, Никита, я уверен. А так Бог, как говорится, отвел. Пока.