Отец впоследствии и познакомил его с Салтычихой — а если отбросить эту двусмысленную лагерную кликуху, с Василием Салтыковым — дядей Васей. И знакомство это стало во многом для Белогурова судьбоносным. Но вспоминать, как это все у них начиналось с Салтычихой семь лет назад, когда этот тип (если не считать его четырех судимостей, он на первый взгляд был человек весьма приземленный и скучный) с подачи отца решил вложить в «молодого и прыткого» Ваню Белогурова деньги, поощрив его открыть собственную галерею по продаже предметов антиквариата, Белогурову сейчас не хотелось. Коньяк делал свое дело: опьянение накатывало теплой волной.
Белогуров тяжело облокотился на стойку. В зеркале позади бармена и его напарника он увидел и свое отражение. Его голова словно плыла в зеркальной глади — ниже был никель, бутылки, разноцветное стекло посуды, а голова была словно сама по себе. Только голова без туловища…
Белогуров наклонился вправо, голова в зеркале повторила движение, словно укоряя его. Она сейчас до боли походила на те, другие. Он снова дернулся. Боже милостивый, зачем же это я так надрался? Только не хватало сейчас думать о Чучельнике. О нем и этих чертовых штуках. Ведь он…
Раздался мелодичный гудок — заработала «сотовый». Белогуров вынул телефон из чехла у пояса, услышал краем уха, как бармен тихо сказал официанту:
— Оборзели совсем… Как на АТС целый день. Одно меня утешает: от «соток», говорят, рак неминуемый. Разжижение мозгов у всей этой расфуфыренной сволочи…
Рак… Рак сожрал отца в 95-м. А ничего вроде бы этого не предвещало… Как он кричал перед смертью, кусал руки… Был красавец без единого седого волоска и за три месяца превратился в мумию, обтянутую кожей. Врачи сказали: уже неоперабелен. Ублюдки! Не спасли… Ублюдки, как я вас всех…
— Алло, я вас слушаю, — Белогуров включил телефон. Голос его слегка хрипел, но говорил он спокойно. И очень даже доброжелательно.
— Ваня, привет. Звонил Егор Дивиторский из Гранатового переулка.
— Лекс там? Не ушла? Я ей обещал, но… — Белогуров кашлянул.
— Она мне сказала, что вы ничего не забрали у Павловского, — голос Егора тревожно дрогнул. — Она не путает?
— Нет. Павловскому это не привезли. Придется вернуть деньги.
— Вернуть?! Ты в своем уме?
— В своем. И не ори так.
— Ты пьян, что ли? — Егор еле сдерживался. — Опять?
— А это тебя вообще не касается. Деньги придется вернуть. Не сейчас — клиент на отдыхе, у нас в запасе дней десять-пятнадцать — Белогуров и сам удивлялся спокойному тону, каким произносил все это. — А вам с Женькой придется поторопиться. Приложить максимум старания. Ты сам понимаешь, что в такой ситуации теперь вся надежда на вашу расторопность и.., мастерство.
Он слышал дыхание Егора.
— Шутит еще тоже… Мы поедем — завтра, не сегодня, конечно, а завтра, — процедил наконец тот. — Ч-черт, в ночь поедем. И завтра, и послезавтра… Только уверен ли ты, что и за это после стольких мучений нам не придется возвращать деньги?
— Он же уже оплатил нам первый заказ. Заплатит и за второй, не торгуясь. Такого клиента терять — преступление. Тем более что с другими нам сейчас…
— Ты пьян, Ванька, — Дивиторский хмыкнул. — А когда ты пьян, тебе море по колено. Хотел бы и я вот так уметь расслабляться… А мы.., мы все в такой заднице…
— А ты тоже выпей. Или тебе и твоему обожаемому братцу это противопоказано врачами?
— Салтычиха звонил, — неожиданно жестко врезал Егор. У него была такая дурная манера сообщать важные новости в самом конце разговора. — Велел передать тебе дословно: ему обрыдла вся эта наша хренотень. Требует тебя к себе. Ты знаешь куда. Сегодня же. К восьми вечера.
Он ждал, что ответит Белогуров. Ждал очень долго.
— Тем более вам с Чучельником стоит поднажать, — устало и тихо ответил наконец тот. — И знаешь что, — он пьяно то ли икнул, то ли всхлипнул, толи хмыкнул, подавившись нездоровым смешком. — Я даже рад, что с этой китайской порнушкой все так нескладно получилось. Лекс стала проявлять к ней нездоровый интерес. А для ее возраста пристрастие к онанизму перед зеркалом, — он сделал коварную паузу, — пагубно для здоровья.
Дивиторский в трубку тоже хмыкнул. Но его раздраженное: «Кончай пить, Ванька» было произнесено уже в пустоту. Белогуров отключил связь.
Встреча с Салтычихой состоялась в тот же вечер в отдельном кабинете ресторана «Колорадо», владельцем которого состоял салтычихинский дальний родственник. В этом причудливом загородном вертепе на Киевском шоссе, где над входом лихо галопировал неоновый ковбой на огненном мустанге, на стенах красовались уздечки, седла, лассо, пустые кобуры для бутафорских «кольтов», где посетителям подавали мясо с красным перцем, копченые куриные крылышки, текилу и мексиканские пирожки тортильяс с начинкой чорризо, но где у дверей кухни, однако, рылись в отбросах отнюдь не техасские, а самые что ни на есть нашенские бомжи «с Рязани да с под Коломны», где пьяные посетители, оглохнув от Мика Джаггера, слезно просили бармена «врезать» «Миллион алых роз» и «Ромашки спрятались», где першило в горле от дыма дорогих сигарет, а уши безнадежно вяли от вялой российской матерщины, витавшей, как удушливый смог, почти над каждым занятым столиком, Салтычиха смотрелся, по мнению Белогурова, на редкость нелепо.
Весь этот бредовый техасский антураж ну никак не вязался с обликом этого кряжистого, коротко стриженного, медлительного, побитого оспой мужика. Если с кем и сравнивать Салтычиху, то уж никак не с сорвиголовой из «Великолепной семерки», нет. И на крестного отца он тоже походил мало. На взгляд Белогурова, Василий Леонтьевич Салтыков более всего походил на печального бульдога, которому вывихнули челюсть.
Салтыков был моложе отца Белогурова, и сейчас ему было что-то около полтинника, пятнадцать лет жизни он провел на зоне по самым различным статьям: от пустяка юности — квартирной подростковой кражи, до «хищений государственного имущества в особо крупных размерах повторно».
С отцом, хотя Салтыков об этом и не любил говорить, они познакомились там. И, видимо, сразу же нашли общие точки соприкосновения. Белогуров помнил, что, когда отец умер, организацию его похорон взял на себя этот дядя Вася: семья тогда не потратила ни копейки ни на грандиозный поминальный банкет в ресторане, ни на дорогой гранитный памятник на Николо-Архангельском кладбище.
Среди таких, как Салтычиха, отец, видимо, пользовался большим почетом — Белогуров помнил, сколько черных «Вольво» и джипов было в день его похорон у ворот кладбища, сколько незнакомцев плотного телосложения в костюмах колониальных расцветок окружало могилу. А сколько было венков с трогательными надписями «Дорогому другу от безутешных друзей!».
Белогуров тогда лишь недоумевал: как странно все же — он и его отец, которого он, правда, едва знал, и эти вот… Вон у того морда совсем протокольная, а тот синий от наколок…