И вот теперь, вспоминая все это, он ехал, ехал. Умерил громкость магнитолы. Вальс «Голубой Дунай»… И снова в который раз удивился относительности времени и памяти: он успел вспомнить так много за несколько секунд, пока не зажегся зеленый свет на светофоре, за несколько тактов головокружительного вальса… Он прибавил скорость. Феликс назначил ему встречу в своем загородном доме на Киевском шоссе. Том самом доме, откуда четыре года назад он вместе с отцом; матерью и одиннадцатилетней сестренкой на машине (за ними «Вольво» с охраной) возвращался после Нового года в Москву. Они не успели проехать и километра, как прогремел взрыв. Сработало мощное взрывное устройство, укрепленное на днище их автомашины.
Да, это произошло четыре года назад, а познакомились они с Феликсом, постойте-ка.., в Риме, когда Белогуров с Лекс и Егором (Женьку они оставили дома на попечении домработницы — тогда еще могли себе позволить присутствие в доме постороннего человека) решили устроить себе, несмотря ни на что, двухнедельные итальянские каникулы. Венеция, Флоренция, Рим — они наняли машину, агентство заказало им во всех городах приличные отели. Именно там, в Риме, Егор буквально заболел античной скульптурой — шлялся один по всем музеям, отснял километры видеопленки. Белогурова всегда поражала эта внезапно вдруг вспыхнувшая «страсть к прекрасному» в этом акробате-неудачнике, который, по его мнению, и особым интеллектом-то не отличался. Сам Белогуров в Риме проводил все дни в барах на виа Венето — они с Лекс даже в Ватикан не пошли, испугавшись грандиозной очереди, вившейся у его старых стен. А Егора влекли обнаженные античные торсы. Что-то в этом было странное, нездоровое. Целые дни он проводил в музеях, а когда возвращался в отель, то надолго запирался в номере и даже не отвечал на телефонные звонки Белогурова.
В Риме они жили в очень приличном отеле на виа Венето в двух шагах от посольства США. Там в одном из ресторанов (как и во всех отелях высшего класса, для своих клиентов было несколько «столов») Белогуров за ужином и обратил внимание на Феликса. Сначала он не признал в нем соотечественника — тот безукоризненно изъяснялся по-английски. А, как известно, за границей на всех "московских есть особый «отпечаток».
Но Феликс вообще мало на кого был похож. Белогуров тогда заметил, что даже вышколенный официант украдкой отводил взор в разговоре с ним — чтобы этот молодой клиент не прочел в нем невольно… Белогуров ясно помнил, каким он впервые увидел этого УРОДА, этого калеку в инвалидном кресле. Феликсу тогда исполнилось всего-то двадцать пять лет. И у него была уже пятая по счету пластическая операция в косметическом центре под Флоренцией. На этого человека было вообще очень трудно смотреть, не отводя глаз. Косметологи, несмотря на все свои попытки, ничего не смогли сделать: потому что нельзя вернуть человеку лицо, если он его утратил безвозвратно.
Как они тогда познакомились? Да почти случайно В шумном, переполненном клиентами холле гостиницы Феликса на несколько минут оставили одного (он задержался в Риме на неделю после выписки из клиники и жил в отеле вместе с личным врачом Анатолием Ильичом и санитаром Петром, который и ухаживал за ним, как заботливая нянька). Феликс сидел в своем кресле, а гости и постояльцы отеля обходили инвалида. Белогуров ожидал лифта. У Феликса с Шопен упала книга, Белогуров ее поднял из вежливости. Услышал родное русское «спасибо», рассеянно глянул и…
Давным-давно, в школе еще, он читал рассказ Алексея Толстого «Русский характер» про сгоревшего в танке бойца. Он никогда не задумывался, что такое для человека — гореть заживо, а тут… Он тогда быстро отвел глаза, пробормотав что-то нечленораздельное. Но еще долго перед его глазами стояло это видение — лишенная волос шишковатая, покрытая розовыми рубцами голова, одутловато-багровое, изрытое жестокой оспой лицо — словно слепленное из осколков чужих лиц, опаленные брови, а глаза — небесно-голубые, лихорадочно блестящие, зоркие, умные, все замечающие, все понимающие глаза калеки. В довершение к душераздирающему зрелищу сидящий в инвалидном кресле не имел обеих ног. Они были ампутированы до коленного сустава. И вид двух жалких обрубков, облаченных в зашитые, точно мешочки, обрезки брюк из хорошей дорогой черной материи… У Белогурова, хотя он никогда не отличался сентиментальностью, невольно сжалось сердце.
А калека заговорил с ним приветливо. Голое у него был глуховатый, но манера держаться располагала. Сказал, что уже видел Белогурова с друзьями, рад узнать, что они соотечественники — «в Риме наших мало», похвалил гостиницу, спросил, были ли они на Вилле Боргезе — «советую очень, только что открылась после десяти лет реставрации» и.., представился: Феликс Михайленко.
Белогуров не сразу вспомнил, но потом, когда до него дошло, кто перед ним… Феликс был сыном Бориса Михайленко — одного из крупнейших отечественных бизнесменов. В течение ряда лет он возглавлял «Союзэнерго», а затем… Белогуров вспомнил: дело об убийстве Михайленко некогда не сходило с первых полос газет наряду с самыми громкими делами 90-х. Его взорвали вместе с семьей в машине. Ни, исполнителей, ни тем более заказчиков теракта так и не нашли.
Позже, когда они сошлись с Феликсом ближе, калека однажды рассказал про тот день, когда в одночасье потерял мать, отца и младшую сестренку. "Помню белую вспышку, потом грохот, звон стекла. Потом боль, потом жар — ужасный жар… Следом ехала наша машина охраны, но они сначала ничего сделать не могли — так у нас все разом заполыхало, загорелось… Отец и мать умерли сразу. Ленка, сестренка, кричала сильно, я слышал, когда меня вытаскивали. Я тоже кричал, рассказывали… Потом провалился как в яму.
Когда уже в реанимации очнулся, мне долго не говорили, что и Ленка умерла тоже — прямо там, на дороге. Отмучилась… А у меня все ноги ныли, ныли. А потом я понял, что их у меня уже нет…"
Белогуров тогда сразу смекнул: парень, переживший такое, просто не может остаться нормальным человеком. Позже, когда у них с Феликсом состоялся тот разговор, с которого и начались их совершенно особые отношения, он решил про себя: Феликс сошел с ума. Потому что нормальный человек даже представить себе не может, о чем они беседовали. Но.., все дело было в том, что этот искалеченный парень в чем-то мог дать фору даже Белогурову. Во-первых, Феликс был неплохо (для нынешнего поколения молодежи, по мнению Белогурова) образован. Отец постарался, чтобы его сын и наследник (благо деньги позволяли) стал «стопроцентным европейцем». Феликс учился в Англии. Он много и жадно читал (а что ему оставалось-то в инвалидном кресле?). Был горячим поклонником Джойса и Данливи, Байрона и Шелли. Он интересовался искусством. У него была превосходная память (трагедия, с ним случившаяся, словно и не коснулась его умственных способностей, так казалось на первый взгляд…). И наконец, Феликс Михайленко был очень и очень богатый мальчик, что сразу и бесповоротно расположило Белогурова в его пользу, заставив даже позабыть об удручающе отталкивающей внешности.
Со смертью Михайленко-старшего семейный бизнес закончился. Но за годы, пока этот профессор физики находился у руля отечественной энергоимперии, он успел сколотить солидный капитал, вовремя переведя его, и…
«На жизнь мне, Иван, хватит. Думаю, она не будет слишком длинной, — говаривал Феликс. — А потом.., мне теперь не так уж и много нужно. Кажется, я становлюсь стоиком. Хотя нет, они вообще не признавали никакой материальной зависимости. А я же… Порой так хочется кого-то любить, Иван. Это, наверное один из инстинктов, что ли… А кого, точнее, что я могу любить? Кроме вещей — что остается?»