Катя выложила ему все, до мельчайших подробностей. Она видела: Кравченко начал очень внимательно прислушиваться к ее словам, после того как от нее же узнал, к каким именно происшествиям имеет, возможно, отношение человек, звонящий по ночам Мещерскому.
— Может быть, тебе, Вадя, некоторое время пожить у Сережки? — спросила Катя. — Мало ли что?
— Пока еще рано.
Катя не поняла его ответа. Но переспрашивать не решилась. Просто поставила «драгоценного В. А.» в известность, что «в этом деле она исключает для себя эмоции и будет опираться только на факты». Кравченко лишь печально усмехнулся.
С этой, уже ставшей личным девизом фразы Катя начала и свой письменный отчет для Колосова. Получалась какая-то фантасмагория — рапорт-миф, каждая глава которого носила название по фамилии главного персонажа: Белкин, Риверс, Алагиров, Янина Мелеску, Астраханов.
Она написала о своих личных наблюдениях, излагала суть проведенных с ними бесед, пыталась сформулировать свои смутные догадки об их отношении друг с другом. Но о ком-то, например, об Астраханове, она вообще ничего не могла написать толком, кроме его внешности да своих наблюдений за ним на вечере «югоармейцев» и о его необычном костюме — маскарадной черкеске с газырями.
О Скуратове она написала больше всего. И больше всех думала о нем. Отметила, что лейтмотивом его неожиданной и неприятной исповеди о «приключении» в Стамбуле было словечко «боров», которое Скуратов упомянул в отношении себя с каким-то горьким, злорадным сарказмом.
«Ведь он симпатичный парень, — думала Катя. — Зачем же в присутствии посторонних унижать себя? И вообще для чего рассказывать чужим всю эту грязь?» Слово «боров» было ей крайне неприятно. Она вспомнила о том, что за глаза в кругу знакомых Скуратова звали «Бизон». Тоже, знаете ли...
Единственный, о ком она даже не вспомнила, был Михаил Ворон. С этим человеком, не считая их совместной поездки в машине Мещерского до Сыромятниковской набережной, она не сказала и двух слов. В пять вечера отчет был закончен. В половине шестого откуда-то вернулся Колосов. Катя услышала, что он открывает ключом дверь своего кабинета.
Она принесла ему стопку исписанных листов.
— Хорошо. Спасибо. Ты сама выбрала тех, кем можно заинтересоваться. Я пока никого из них не знаю, но... — он хмыкнул. — Одного человека ты в этот список сознательно не включила.
— Кого же?
— Своего мужа. Он ведь, насколько я в курсе, самый близкий Сережкин друг.
О Кравченко Колосов знал многое. Кравченко о Колосове тоже. Но они до сих пор не встречались лицом к лицу. И Катя в глубине души считала это восьмым чудом света.
Она молча забрала бумаги со стола и... — Никита наблюдал за ней — хотела разорвать. В клочки! К черту! Но сил рвануть толстую пачку бумаги не было. Слабые женские пальчики, розовый маникюр...
— Не нужно портить казенное имущество, Катерина Сергевна.
— С этими людьми я встречалась лично, — сухо сказала Катя. Надо ведь было что-то ему сказать. — Но на юбилейном вечере в институте, когда впервые всплыла кассета, и затем на празднике «югоармейцев» Сережу окружали десятки других, мне не знакомых людей. И его бывшие однокурсники, и сотрудники музея и института, и военные историки. Так что вряд ли тебе стоит замыкаться лишь на....
— Спасибо, я и это учту. И если что-то с Сережкой затеете, а у вас, я знаю, за этим не заржавеет, пожалуйста, держите меня в курсе.
— Яволь, герр комендант. Впрочем, вы ведь прослушиваете его телефон — узнаешь и так.
Так скверно они с Никитой еще никогда не разговаривали. Катя почувствовала: ЭТО ДЕЛО такого сорта, что способно негативно влиять на все. Даже на ее отношения с начальником отдела убийств.
А Колосов в этот день мало размышлял о каких-то там отношениях с кем-то. Он с головой ушел в неотложные дела. Выбил «прослушку» для офиса и квартиры Мещерского. В квартире «жучок» в телефон ставили в присутствии хозяина. И вид Сережкин, как отметил Никита, был самый разнесчастный. В офисе турфирмы сотрудники оперативно-технического отдела светиться не стали. В кабинете Мещерского просто появился новенький кнопочный аппарат корейского производства. Мещерский сам привез его на работу и включил в розетку.
— Итак, Серега, все твои переговоры отныне фиксируются. Пленки с записями будут у меня в сейфе. Когда все закончится, я тебе их верну, — хмуро подытожил Колосов.
Мещерский лишь пожал плечами: делай что хочешь. Ты же мой друг.
Вторым неотложным делом была попытка наведения справок об Институте истории и экономики стран Востока. Но в розыске быстро убедились, что это учреждение для обычной оперативной проверки недосягаемо. Колосова вызвали к руководству и долго и нудно объясняли, какие визы и от кого персонально надо получить для санкционированной работы по институту. И виза министра МВД была в этом списке только на седьмом месте.
Итак, официально к зданию на Большой Пироговке нельзя было подойти и на пушечный выстрел. Но Никита уже привык к тому, что официальные пути наиболее долгие и труднопреодолимые. Весь фокус состоял в том, чтобы попытаться отыскать некие «иные каналы». Однако на это нужно было время. Много времени, много сил, много мозгов. А пока...
С великодушного согласия московских коллег за общежитием, в котором проживал потерпевший Маслов, было установлено негласное наблюдение. В качестве объектов выбрали пока, по предложению Колосова, соседей Маслова по комнате — Льва Погорелова (у лидера-"кенгурушки" оказалась весьма печальная фамилия) и Максима Боброва. От «наружки» за бедными студентами, чьи извилины были закомпостированы сессией, а души ранены смертью товарища, Никита особой пользы и прибыли не ждал. Но он привык использовать все имеющиеся в деле шансы узнать хоть какую-то дополнительную информацию: всё обо всех.
Этими же соображениями он руководствовался, приступая уже поздно вечером к изучению Катиного отчета. Его особенно позабавила фраза о том, что автор этого любопытного и очень смутного документа собирается «в своих наблюдениях и выводах полагаться лишь на голые факты». Факты без домыслов и фантазий. Боже, да для Катерины Сергеевны это было... Как говорили в старину — да скорее небо упадет в Дунай!
Читая предложение за предложением, написанные ее быстрым округлым почерком (отчего-то на этот раз она даже не потрудилась перепечатать отчет на машинке или компьютере), Никита думал о ней.
В принципе не нужно было думать о ней. Причем вот так. Надо было просто читать, вникать. Но...
Потом он разложил листы перед собой на столе. Фамилии-заглавия пока еще ничего ему не говорили. Он не видел этих людей. Не представлял их рядом с Мещерским. Их всех предстояло, конечно, подвергнуть тщательной проверке на причастность...
Однако Никита не раз уже был научен горьким опытом. И опять же не ждал от проверки ничего экстраординарного. Он знал: такие дела не раскрываются оттого, что где-то удачно сработала «наружка», «прослушка», «камера».