Украшенные цветами, серебряными лентами, как жертвенные быки, они один за другим по этим вот ступеням спускались вниз. Их засыпали землей, утрамбовывали накрепко. А затем приводили новых — юных, в цветах, в лентах, в золотых уборах, с арфами в руках — и хоронили заживо: засыпали землей, утрамбовывали. И так слой за слоем — слой тел, слой земли. Пока шахта не заполнялась доверху.
— Хоронили заживо?!
— Царь распоряжался жизнью и смертью подданных и после своей смерти тоже. Что это, как не абсолютная власть? — Белкин говорил очень тихо. И от этого мертвенного, бесстрастного, вкрадчивого голоса у Никиты становилось неспокойно на сердце. — Видимо, в подобном погребальном обряде кто-то находил для себя высшее удовлетворение, высший смысл... Слой за слоем. А они шли, как послушное стадо, вниз по ступенькам. Никто не роптал. Их засыпали землей. Кормили землю их телами, удобряли. А она в ответ кормила, давая новый щедрый урожай. Там, Никита Михайлович, есть еще одно погребение — женское. Жрицы Пуаби. Оно не менее знаменито, чем гробница Тутанхомона. Жрица тоже ушла в Нижний Мир не одна, а взяв с собой десять придворных дам, пять телохранителей, двух служанок и арфистку. Но последней волей своей она проявила милосердие. Ее спутников не погребли заживо. Перед тем как спуститься в шахту, им дали маковый настой пли гашиш. Они ушли тихо, без мук и боли. Пуаби позаботилась, она же была женщиной, существом мягкосердечным. Мужчины же из царской династии Ура были жестоки и эгоистичны. Сопогребенные с ними умирали в страшных мучениях. Их крики, наверное, долго были слышны там, наверху, когда шахты засыпали землей. Они хотели выбраться наверх, грызли землю, но никому, никому не удавалось пробиться сквозь эту толщу.
— Вы так об этом говорите, Валентин Александрович, словно видели все это наяву.
Белкин повернулся к фотографиям спиной.
— Я был там, на развалинах Ура. Этим могилам более четырех тысяч лет, — сказал он медленно. — Кости — тлен, глина — камень. Но время... кажется порой, что время остановилось. Вот вы пришли ко мне и принесли с собой каменную печать, которая видела столько поколений. Столько людей держало ее в руках... Что есть время, когда мы можем дотрагиваться до вещей, неподвластных ни минутам, ни годам, ни векам?
— Эту печать держал в руках убийца Алагирова, — сказал Колосов. — Убийца. Возможно, именно эту, а возможно, и... А хотите узнать, что он делал? Хотите, Валентин Александрович?
Белкин молчал. Колосов достал вешдок, потом извлек из кармана зажигалку.
— Что вы-то делаете?! — придушенно ахнул Белкин.
Пламя зажигалки, поднесенное к основанию, жадно лизало знак ШЕДУ. Они смотрели на огонь.
— Когда камень достаточно нагревался, он прикладывал его, как печать, — Колосов погасил зажигалку, взял печать в левую руку и... — Только совсем не к мягкой глине, а... Вот так.
Он всего лишь коснулся раскаленным камнем своей ладони. Смотрел в расширенные глаза Белкина — видел в них изумление, брезгливость, страх и... Что-то еще было там, в этих темных чужих зрачках. Хранитель музея смотрел на круглый багровый ожог на коже.
— Вы ненормальный, — сказал он хрипло. — Что вы делаете? Вы можете повредить рельеф на камне! Печать может треснуть!
Колосов смотрел на ожог. Боль... Очень, очень похоже на то, что он уже видел на других, только мертвых, ладонях. Женька Грачкин при составлении заключения колебался — ему нужен был эксперимент. Ему, Колосову, тоже. Что ж, эксперимент проведен. И даже в присутствии одного из потенциальных...
— Вы встречались с Алагировым в тот день? — спросил он, сунув обожженную руку в карман. Боль...
Белкин быстро отрицательно покачал головой.
— В период с девяти вечера и до трех утра где вы находились?
— Дома. В восемь приехал с работы. Поужинал и лег спать.
— Вы живете один?
— С мамой. Но она сейчас на даче у своей сестры, моей тетки. Она недавно перенесла операцию, врач посоветовал пожить на воздухе, А почему вы спрашиваете меня... Почему вы спрашиваете об этом у меня таким тоном?
— Произошло убийство. Об этом мы спрашиваем всех, с кем общался в последние месяцы Алагиров.
— Скуратова тоже уже допрашивали?
Впоследствии Никита нередко гадал: сколько смыслов — один или три — вложил в эту короткую фразу хранитель музея, умевший так обстоятельно, точно и красочно отвечать на все поставленные перед ним вопросы.
Установить адрес по телефону действительно оказалось делом несложным. Знакомые оперативники выручили — и к полудню Катя уже знала адрес, по которому работает Янина Мелеску.
О своих изысканиях Катя не стала ставить в известность Колосова. С Яной ей предстоял чисто женский разговор. Мужчины.были лишними, даже начальник отдела убийств с его профессиональной настойчивостью.
Ровно в половине третьего Катя уже открывала двери бывшего «доходного» дома на Садово-Черногрязской, где каждый кое-как отремонтированный этаж сдавался под конторы и офисы. На последнем, пятом, этаже под самой крышей располагались некие художественные мастерские. Раз телефон не отвечал, Катя ожидала встретить здесь, по месту работы Янины Мелеску, лишь запертую на замок дверь. Ничуть не бывало! Мастерские так и кишели разношерстной публикой. А телефон, как пояснил опешившей от удивления Кате юный бородач в футболке, испачканной масляной краской, «просто вырубили за неуплату».
Однако Янину Мелеску Катя в этом муравейнике не застала. «Сегодня четверг, — сказали ей, — а по четвергам Янка в „Пятом меридиане“ тусуется. Там у нее контракт на оформление декора для съемок. Это на Таганке — Тетеринский переулок, сразу за театром». И Катя, кляня в душе жару, свою собственную неуемную инициативу и общественный транспорт, замаршировала на Тетеринский. Она должна была обязательно повидать Янину. Причем раньше их всех — раньше Никиты, раньше следователя прокуратуры. Она была уверена: им есть что сказать друг другу.
Но все произошло совсем не так, как она ожидала.
Она не успела подойти к дверям «Пятого меридиана», как вдруг увидела: возле дома, взвизгнув тормозами, остановилась черная «Вольво». Из машины вышел Скуратов. И Катя застыла на месте. Так, значит, не только она, но и шеф «югоармейцев» после гибели Абдуллы отправился навестить Янину Мелеску. Интересно, зачем?
Заходить в студию Катя не решилась. Ее терзало адское любопытство: что там происходит? Там ли Янина? О чем они говорят? Что Скуратову нужно от нее? Вообще, кто они друг другу? Ведь там, на вечере в штаб-квартире, и потом в музее ей показалось...
Она в нерешительности переминалась с ноги на ногу у крыльца, и вдруг — словно что-то ударило ее — она метнулась за угол, как перепуганный заяц.
— Оставь ее в покое! Она видеть тебя не может!
На крыльцо из дверей вывалились Скуратов и Риверс. Последний взбешенный, чем-то сильно расстроенный. Катя еще не видела клипмейкера таким. Он орал на весь Тетеринский, бурно жестикулировал, схватил Скуратова за галстук и...