Катя молчала.
— Вот письмо, — Колосов дотянулся до «бардачка» и протянул ей сложенный вчетверо листок бумаги, замурзанный и ветхий. — Кузнецов через адвоката передал. Корреспонденция проверяется… Я лично читал: письмо для Нины Картвели. В любви ей признается и просит прощения. Пишет: «Прошу только у тебя одной».
Катя протянула руку и взяла письмо.
Бульвар закончился, они свернули на Петровку, а затем в Садово-Каретный. И вот за оградой старинный московский особняк-развалюшка, Вывеска у подъезда: «Родильный дом №…»
Катя вышла из машины. Колосов суетился, доставая с заднего сиденья сумку с «передачей». На чем бы это записать, на каких памятных скрижалях? Грозный начальник отдела убийств самолично выбирал в гастрономе на Тверской апельсины, конфеты, пирожное и йогурт для Нины… Как трогательно!
Катя смотрела на письмо, которое крепко сжимала в руке, потом почти уже смяла его в комок. Вот урна — и к черту, к черту всю эту историю… НО ОНА НЕ БРОСИЛА ЕГО ПИСЬМО В УРНУ. Не смогла.
В окне второго этажа появилась Нина, радостно замахала им. Катя помахала ей в ответ, а потом наклонилась к сумке и… положила клочок бумаги, который жег ей ладонь, в пакет с апельсинами. Он же написал ей «прости»… Он же просит ее, а не их. НИКОГДА НЕ НАДО РЕШАТЬ ЗА ДРУГИХ ТО, ЧТО ВСЕ РАВНО РЕШИТЬ НЕ МОЖЕШЬ. ТЕМ БОЛЕЕ КОГДА РЕЧЬ ИДЕТ О ПРОЩЕНИИ…
Нина помахала им, а потом на секунду снова скрылась в палате. Катя и Колосов терпеливо ждали под окнами. Она хотела показать им свою дочь. «Надо будет имя спросить, — подумала Катя. — Слава богу, девчонка… девочки к миру. Значит, поживем».