– Да бросьте, Борис Маврикьевич, – сказал Марк. – Бросьте философствовать, лучше подумайте, что завтра ментам лепить, какую сказку. Они ведь опять спрашивать вас будут – отчего это в универмаге все камеры наблюдения по вашему распоряжению демонтированы.
И снова время медленно тянулось в ожидании. Но Катя не спешила домой. Патологоанатомов Гущин покинул еще более мрачный и задумчивый.
– Десять вечера уже, а ты все тут? – спросил он.
– Федор Матвеевич, мне как-то тревожно, не по себе. Из-за вас.
Он глянул на нее с высоты своего роста.
– Из-за меня? Вот еще выдумала!
– Не спорьте со мной. – Катя шла с ним рядом по коридору морга. – Мы с вами такое вместе видели, такие случаи, такие убийства… И вы всегда собой владели отлично, в любых ситуациях. Я знаю.
– А что же, я сейчас собой не владею, по-твоему?
– Не очень. Владеете, но не очень. Вы чем-то с толку сбиты и…
Катя едва не брякнула «чем-то напуганы», но вовремя прикусила язык. Разве такое можно говорить в лицо начальнику управления областного уголовного розыска, полковнику с тридцатилетним стажем?
– Что, дома-то делать тебе совсем нечего? – буркнул Гущин.
– Все дела в сторону. Я за вас беспокоюсь, Федор Матвеевич. Вы не хотите сказать мне… что, собственно, это за дело?
Они вышли на улицу, Гущин открыл дверь машины.
– Выпить хочешь?
– Да.
Катя ответила не раздумывая. И тут же струсила – если в Главке узнают, что она поздними вечерами околачивается в баре возле начальника управления розыска, то… Но, в общем-то, кому какая забота? Гущин – обремененный семейством «дед». Правда, в секретариате Главка, где царят пятидесятилетние дамы из вольнонаемных, он все еще котируется, волнует романтические умы, несмотря на свою глянцевую лысину и пивной живот.
Ехали молча и все по Садовому кольцу. На Смоленке на углу Карманицкого переулка Гущин велел водителю остановиться. Они вышли. Подсвеченная неоном вывеска пивного бара. Гущин отпустил машину.
В просторном подвале, отделанном дубовыми панелями, – малолюдно, но страшно накурено. Гущин усадил Катю за столик в углу, а сам пошел к стойке. По тому, как он поздоровался с барменом, Катя поняла, что они – старые знакомые и полковника Гущина тут видеть рады.
Кате отчего-то вспомнился комиссар Мегрэ, как он там, бедный, во всех этих бесчисленных старых детективных романах, шляется по Парижу, ищет преступников и все пьет, пьет, пьет в каждом баре, в каждом бистро. Пиво, белое вино, кальвадос, перно…
Это какие почки надо иметь французскому комиссару полиции!
Гущин вернулся с двумя бокалами – светлое пиво подвинул Кате, темное оставил себе. Пива Катя терпеть не могла – никакого, но кротко улыбнулась: спасибо, мой комиссар, я выпью, даже если это змеиный яд, ты только будь откровенен со мной, ибо я умираю от любопытства.
– Федор Матвеевич…
– Что?
– На первый взгляд ничего вроде особенного. Дело как дело. Ну женщину убили – эту Зайцеву, ну проходит она у нас… то есть проходила по делу о мошенничестве… Первая версия – сведение счетов? Но все вроде указывает против этого. Сами обстоятельства убийства, место, где ее нашли. Эта жуткая кровать в торговом зале. И то, что ее лицо так испачкали…
– Разрисовали.
– Да, разрисовали помадой красной. И надпись… Я все про надпись вас спросить хотела. Там, на месте, когда вы труп увидели и потом… вы же искали и меня заставили смотреть в примерочных. Вы же именно это искали – надпись. Я заметила, какое у вас лицо было, когда вы увидели на зеркале…
– Дежавю знаешь что такое? – спросил Гущин.
– Нет, если честно, смутно, но всегда хотела узнать.
– Словно это уже случалось с тобой когда-то. И ты это видел. Точнее… нет, в том-то и дело, что тогда я ничего своими глазами не видел. И Елистратов тоже. Мы в оцеплении стояли возле универмага. Я около самых дверей. Когда это произошло…
– Когда же это произошло? – спросила Катя с ударением на первом, втором и третьем слове. Вроде так и фразу не построишь – интонация не позволит (опять-таки интонация!). А у нее получилось.
– В июле 80-го. В день похорон Высоцкого. То есть в ночь после похорон. А мы уже туда рано утром приехали. Наше пятнадцатое отделение милиции все в полном составе, Петровка, чины из министерства… Это был первый мой рабочий день, представляешь? Сутки… Днем – оцепление на площади на Таганке у театра, потом Ваганьковское кладбище, нас туда на автобусах перебросили. А в три ночи – Замоскворецкий универмаг.
– Что там стряслось?
– Тройное убийство.
– Тройное?! В этом же самом универмаге?
– Трех убитых женщин нашли в торговых залах на разных этажах. Тогда с охраной у них было совсем не так, как сейчас. Сначала закрывали универмаг. А кассу уже позднее приезжали снимать, ждали, пока инкассаторская машина другие универмаги объедет. Так вот убийства произошли в относительно короткий промежуток – между десятью и часом ночи. И все эти женщины находились внутри здания – продавщица мороженого, уборщица и заведующая парфюмерным отделом, она как раз осталась за старшую ждать бухгалтера и инкассаторов.
Катя слушала не перебивая.
– В то утро мы с Елистратовым внутрь так и не попали, но потом по нашему пятнадцатому отделению столько слухов ходило… Ножевые раны имелись только у продавщицы мороженого, ее нашли на третьем этаже возле лестницы, лишь она одна пыталась бежать. Две другие, видно, не успели, настолько быстро было совершено нападение. Их задушили. Уборщицу обнаружили в отделе «Тысяча мелочей» на четвертом. А заведующую…
Пауза.
– А заведующую где нашли? – спросила Катя.
– В отделе постельного белья. Только он тогда располагался не там… На втором этаже, но слева, где сейчас у них отдел одежды. Она лежала на кровати. Тогда тоже в отделе поставили новомодную по тем временам кровать, ну как витрину. И она лежала в кровати. И весь рот ее от уха до уха, как рассказывали потом наши в отделении, был измазан алой помадой. Этой чертовой помадой… Ножа тогда на месте не нашли и того, чем он… чем он их душил, – скорее всего, это был галстук… эти галстуки потом в галантерейном отделе замучились пересчитывать по накладным – тоже не нашли. Убийцу тогда так и не поймали… Следствие началось, но все сразу максимально постарались притушить – тогда же Олимпиада шла в Москве в восьмидесятом, и та ночь после похорон Высоцкого… Они тогда волнений, демонстраций протеста боялись… Акций гражданского неповиновения, как нам на политзанятиях объясняли… А тут такое ЧП – тройное убийство в публичном месте в центре города… Маньяк…
– Маньяк? Значит, тогда посчитали, что он там, в универмаге, все сделал один? Один человек? Может, банда? Грабители?