Звук повторился. Он шел из темного коридора. Нет, из-за входной двери, с лестничной клетки. Катя вскочила с дивана, без тапочек босиком ринулась в коридор. В двери, точно призрачный кошачий глаз, мерцал желтый огонек. Катя не сразу сообразила, что это — обычный дверной «глазок», освещенный снаружи лампочкой. Она прильнула к «глазку» — пустая лестничная клетка, зеленая металлическая труба лифта, забранная сеткой.
Звук был тот же самый. Металлический лязг. Это всего-навсего ехал лифт. Кто-то вызвал его на первый этаж и теперь поднимался. Катя подождала: лифт миновал пятый этаж и остановился на шестом.
Катя вернулась на диван. Это просто лифт. Кто-то из жильцов загулял и вернулся поздно. А я хочу спать. Я буду спать. И вообще, на новом месте приснись жених невесте…
Она вздрогнула, снова оторвала голову от подушки. Часики оглушительно тикали у изголовья. На белом потолке, бледно освещенном заоконным фонарем, точно черные змеи, шевелились тени. «От ветвей, ветер их колышет там во дворе, — Катя смотрела на этот рваный узор над головой. — Какие высокие потолки в старых домах. Сколько тут воздуха…»
Но в комнате было душно. Катя физически чувствовала это. Пришлось снова вставать, открывать форточку. Чтобы дотянуться до нее, пришлось вскарабкаться на подоконник. За окном был пустой, залитый огнями Ленинградский проспект.
Катя подумала: вот, наверное, идиотское зрелище представляет она сейчас, в ночнушке, полуголая на подоконнике. Вот если кто в окно посмотрит. Но нет, никто ее не видит. Город спит. Все окна в корпусе темны. В первом и втором корпусах тоже все спали.
Катя приоткрыла форточку, вернулась в постель. И сразу же уснула.
Ленинградский проспект за окном был безлюден. Никто не бродил по ночному городу, заглядывая в темные окна. А если бы и захотел заглянуть, ничего особенного бы и не увидел.
На подоконнике одного из окон дома в укромном уголке за шторами сидел сиамский кот, пялился бессонно и хищно на оранжевые пятна фонарей. На подоконнике другого окна скучала забытая всеми детская игрушечная машинка на батарейках. Батарейки давно сели, и машинка теперь просто пылилась за шторой.
На подоконнике еще одного окна лежала тоже вроде бы позабытая кем-то, ненужная вещь — черная картонная коробка. А на ней — пожелтевший кусочек картона: чья-то фотография с надписью на обороте, сделанная давно, когда в ходу еще были перьевые ручки и расплывчатые фиолетовые чернила.
В половине восьмого Катя проснулась — с лестничной площадки доносились голоса.
«Вставай, дорогуша, ты на работе», — скомандовала себе Катя и ринулась узнавать, что же еще такого могло стрястись в этом доме за ночь. Набросила халат, приоткрыла дверь. Возле 13-й квартиры спорили две соседки. На пороге открытой двери стояла Алина Вишневская. Катя хорошо запомнила ее фото. Правда, на снимке Алина была запечатлена во дворе в полушубке из песца и высоких замшевых сапожках-казаках. А здесь вышла на площадку босой, в надетом прямо на голое тело мужском кожаном пиджаке бордового цвета.
Правда, тело у нее было что надо, неглиже это лишь подчеркивало — гладкая кожа, слегка тронутая искусственным загаром, стройная гибкая талия, длинные ноги. От природы Алина была смуглой и темноглазой. Волосы осветляла. Катя еще на фото обратила внимание на ее прическу — мелированные пряди были заплетены в «африканские косички» и собраны на затылке в пышный хвост.
Вторую соседку Катя не узнала. Она тоже наверняка была на оперативных фотоснимках, но… Это была маленькая, круглая, как мячик, старушка. Седые короткие волосы ее были выкрашены синькой и тронуты химией, отчего голова старушки удивительно напоминала фиолетовый одуванчик.
Разглядывая фото, Катя в основном обращала внимание на сравнительно молодых жильцов четвертого корпуса, по ее мнению, пенсионеры могли подождать, однако…
— Клавдия Захаровна, я вам в сотый раз говорю: ничего я подписывать не буду! Вы вот кашу сейчас заварите, а потом нас в милицию затаскают. — Алина придерживала рукой поднятые лацканы пиджака, прикрывая грудь, и то и дело косилась через плечо в сторону своего коридора и явно пыталась отвязаться от назойливой соседки. — Мне ходить объясняться некогда, и вообще, мне уже все равно… — Вот от вашего равнодушия, от вашей пассивности так все у нас и происходит в государстве! — Пенсионерка Клавдия Захаровна потрясла перед носом Алины какими-то бумагами. — Скоро совсем нам на голову сядут! Дождались — по двору не пройдешь, голову проломят, в подъезде вообще убьют… Да разве можно это вот так оставить? Приехала милиция, называется, по вызову. Кровищи цельная лужа, а они тела даже не сыскали! А все почему? Потому что такие же вот молодые… Некогда им, скорей-скорей все… И тот тоже раз, перед Новым-то годом. Дело-то ведь замяли, прикрыли, а? А все промолчали, будто так и надо.
— Зато вы не промолчали, вот и получили, — хмыкнула Алина. — Извините, Клавдия Захаровна, мне надо…
— Успеешь, тебе не на работу! На бумагу-то, подписывай. Надо, чтобы все жильцы подписали. Нам и в прошлый раз такую вот жалобу надо было прокурору подать от всего подъезда. И с тем бы случаем разобрались, и тут бы как миленькие приехали, сразу бы все отыскали. Вот здесь против своей фамилии подписывай, тут уже все пропечатано. Невестка моя печатала на машинке, одна подпись-закорючка от тебя и нужна-то всего. — Клавдия Захаровна буквально насильно всучила Алине бумагу и шариковую ручку и круто обернулась в сторону Катиной двери. — Ну а вы что, девушка, выглядываете? Вы когда въехали-успели?
Катя открыла дверь пошире.
— Я вчера. Вечером.
— Так вы, значит, еще не знаете ничего, — старушка оживилась. — И кто же вам, извините, такую свинью подсунул?
— Какую свинью? — Кате стало любопытно.
— Тут же убийство было в квартире. Человека нашли, мертвеца, голову ему кто-то раскроил. Вся лестница кровью была залита. — Клавдия Захаровна снизу заглянула Кате в лицо. — А вас что же, даже не предупредили? О, вон оно, значит, что… А вы и поехали, обрадовались небось. Мы-то жалобу подаем в прокуратуру насчет этого беспредела. Вот подписывайте тоже, присоединяйтесь. Только живенько давайте, живенько, мне еще по другим квартирам успеть надо, пока на работу не ушли. Вас как зовут-то, милая?
— Катя. Екатерина.
— Давайте, Екатерина. Вот тут внизу имя свое, фамилию и номер квартиры. Пусть там, — старушка подняла вверх указательный палец, — проконтролируют. А то опять дождемся. Я еще в тот раз предупреждала… Вообще в этом доме пост милицейский круглосуточный должен действовать. Не первый уж случай тут у нас. Вы как же, квартиру купили или на время вселились?
— Я сняла. На время, — Катя, разыгрывая недоумение и тревогу, посмотрела на Алину, та только покачала головой: ох уж мне эта бабка! — А что тут у вас все-таки было?
— Да я ж говорю — убийство. Жуть прямо.
— Где? — пролепетала Катя. — Где убийство? Прямо в моей.., в моей квартире, да? Ой, мамочка…
Как в давние времена в школьной театральной студии, Катя почувствовала: эта мизансцена требует громкого, нет, просто оглушительного финала. И лучше всего с треском грохнуться в обморок прямо у них на глазах. Это же так по-женски трогательно, так беззащитно — лишиться чувств. Это волей-неволей заставит их проникнуться к ней жалостью и сочувствием, прийти на помощь. А там рукой подать до знакомства, до контакта и разговоров ОБ ЭТОМ во всех подробностях, на которые способны только женщины.