Мещерский почувствовал, как в его плечо впились пальцы Фомы. Тот словно опоры искал, как будто у него разом подкосились ноги. Его лицо… У Мещерского мурашки поползли по спине. Его испугал именно Фома, потому что в облике незнакомца не было ничего ужасного или отталкивающего, наоборот, даже издали можно было бы заметить, что он очень хорош собой, слишком хорош для Тихого Городка.
Удивленно вскрикнула Кассиопея.
– Кто это такой? – не выдержал Мещерский. – Кто этот парень, черт возьми?
– Тот, – слова давались Фоме с трудом, – кто убил мою сестру.
– Это Герман, – Кассиопея поднесла ладонь к своим губам, словно что-то запрещая себе. – Это мой брат.
Секретарь мэра Шубина Вера Захаровна Бардина занималась на своем рабочем месте в приемной самыми обычными делами – сортировала почту. День был как день. Шубин у себя в кабинете совещался с начальником финансового управления. После совещания Вера Захаровна, как обычно, понесла ему на подпись документы. Когда она уже выходила из кабинета, на столе резко зазвонил телефон. Шубин снял трубку. Вера Захаровна уже закрывала за собой дверь, когда внезапно изменившийся голос шефа заставил ее недоуменно оглянуться.
– Кто?! Повтори, что ты сказал?!
Это был не возглас, а какое-то карканье, словно человек от внезапного шока разом забыл все слова и начал изъясняться на каком-то птичьем языке. Вера Захаровна вернулась за свой стол. Странно…
С мэром ее связывало десять лет, как говаривали в старину, «беспорочной» службы. Своего будущего шефа Вера Захаровна – в прошлом инструктора Тихогородского райкома комсомола – помнила еще старшеклассникомкомсомольцем. Он был очень активным и деятельным подростком, правда, характером обладал неровным, вспыльчивым. Потом он ушел в армию, служил в ВДВ, вернулся в город настоящим мужчиной. К тому времени Вера Захаровна уже работала на посту завсектором городского исполкома. А потом были трудные 90-е – годы увольнений, административного хаоса и «властных пертурбаций» (Вера Захаровна обозначала для себя тот временной период только так и никак иначе). И кем только ей, с ее-то административным опытом, не приходилось вкалывать в поте лица, чтобы как-то выжить самой после увольнения и поддержать мать-старуху и старуху-тетку. Последним таким ее горе-пристанищем была городская библиотека, где она получала сущие гроши. В тот год – год дефолта и общего хаоса – Тихий Городок буквально погибал, подыхал на их глазах. И они подыхали вместе с ним. Ели в основном то, что давал клок земли на окраине у железнодорожного полотна – огород, где приходилось полоть грядки, поливать, ковыряться в земле каждые выходные. Картошка, картошка, картошка – Вера Захаровна ненавидела ее с тех пор, ну а еще макароны и пшенная каша. Мать серьезно болела – ей нужны были лекарства, специальная диета. А у Веры Захаровны тогда не было никаких средств на все это – не было ничего, кроме двух рук и двужильной, почти маниакальной работоспособности. В то время, как никогда прежде, Вера Захаровна поняла, что женщина в таком месте, как их городок, да и вообще в провинции, женщина одинокая, незамужняя, заскорузлая старая дева, может выжить и не дать дуба с голода и от нищеты, лишь зацепившись каким угодно манером, любым доступным способом за какую-то государственную службу, за «должность». С момента возвращения в Тихий Городок после окончания института Вера Захаровна и состояла на такой «должности» – в райкоме, в исполкоме. А когда в 92-м этот стул был из-под нее выбит, осознала, чего же она в своей жизни лишилась.
Но все же она – одинокая заскорузлая старая дева – никогда не слыла неудачницей. И в те трудные годы сумела выкарабкаться. А затем в ее жизни появился Всеволод Шубин. О нет, не как герой-любовник и щедрый спонсор. А просто как работодатель – его строительный бизнес в областном центре начал набирать обороты. Шубин искал дельного, толкового секретаря. Среди его сотрудников было немало крепких хозяйственников, работников полигона и почтового ящика, который в 90-е годы пришел в совершеннейший упадок. Были и бывшие работники исполкома. Кто-то и порекомендовал Шубину Веру Захаровну Бардину. Шубин ее тоже помнил – по райкому комсомола, по шефской райкомовской программе над их школой. (Как же давно это было!)
Когда они впервые встретились – он, тридцатилетний бизнесмен, и она, сорокалетняя библиотекарша, – ничто, казалось, не говорило в пользу того, что вскоре они станут друг другу нужны и необходимы в вопросах, которые намного важнее вопросов любовных, – в вопросах деловых, жестких, напрямую связанных с выгодой, успехом, прибылью и выживанием в этом новом сложном мире, влияние которого они оба уже успели с лихвой испытать на собственной шкуре.
Они сработались и подружились. И стали доверять друг другу. Шубин был хорошим шефом, Вера Захаровна преданной, исполнительной, честной секретаршей. Чтобы работать в фирме Шубина, ей даже пришлось перебраться вместе с больной матерью и теткой в областной центр – фирма сняла для них троих квартиру. В ходе последующей избирательной кампании в областную думу, а затем и на пост мэра Вера Захаровна была у Шубина вторым после жены Юлии доверенным лицом. Когда Шубина избрали мэром города, она снова вернулась в Тихий Городок. Именно ей Юлия Шубина, проводившая для Мещерского и Фомы Черкасса свою экскурсию, была обязана основными познаниями относительно истории города, его улиц, домов, монастырей и церквей. Позже она отплатила Вере Захаровне тем, что свела ее с Кассиопеей Хайретдиновой и ее салоном красоты. Салоном, где на первом этаже делали укладки, маникюр, массаж и СПА-процедуры, а на втором при закрытых дверях, при зажженных свечах занимались…
Порой, сидя в приемной, прямая как палка, с гордо поднятой головой, серьезная и неприступная секретарь– менеджер мэра Вера Захаровна представляла себе их очередной совместный сеанс при свечах. Последний, самый последний, самый-самый последний сеанс. Белое фарфоровое блюдце на черном ватмане – точно плевок. Белый круг, буквы. Напряженные лица своих товарок по сеансу – мэрши, прокурорши, дурочки Киры. Они отчаянно трусили в ходе сеанса, хоть и не признавались в этом вслух, хоть и пытались не показать виду. А она, Вера Захаровна, – что ж, она тоже боялась, нервничала, но это был страх пополам с каким-то до этого не виданным, не испытанным, почти сексуальным, эротическим ощущением. Дрожь внутри – в сердце, в самых печенках и в конце, в финале – почти самый настоящий оргазм, который в жизни, в постели с мужиком ей во все ее уже немалые годы так и не довелось испытать.
У Веры Захаровны не водилось любовников – увы, никогда. Инструктор исполкома Бондарь – женатый, лысый – был не в счет. Она переспала с ним (боже, как это было давно) отчасти потому, чтобы он устроил ее на работу в исполком (походатайствовал, нажал нужные кнопки. Он это мог, Бондарь). Отчасти потому, что природа требовала свое – в тридцать (а Вере Захаровне тогда столько и было лет) уже просто неприлично, вредно для здоровья быть девственницей. Впрочем, женатый исполкомовский Бондарь ее надежд в постели не оправдал. Все происшедшее не оставило почти никаких следов – ни в памяти, ни в физиологии. Опыт не удался. И впоследствии Вера Захаровна его не повторяла. Не с кем было повторять – вот в чем штука-то была. Никто не добивался ее, не звонил по ночам, не провожал после работы, не приглашал в кино. Она была никому не интересна как женщина. Ни тогда, в прошлом, ни теперь, когда она уже была близка к своему пятидесятилетнему юбилею. И даже Юлия Шубина была абсолютно спокойна, когда они вдвоем, Шубин и Вера Захаровна, уезжали куда-то – в областной центр, в соседний регион, в Москву на совещание. Юлия Шубина Веру Захаровну не ревновала – и это было словно общий индикатор, словно лакмусовая бумага.