Кассиопея зарделась под его взглядом (лет сто, наверное, не краснела, а тут вдруг… Странный у него был взгляд – оценивающий и совсем-совсем не родственный). И принялась рассказывать ему о своем покойном муже: «Знаешь, мой Хайретдинов был…» Но Герман прервал ее на полуслове и предложил познакомить со своими друзьями.
А через несколько дней с его подачи Кассиопея попала на закрытую частную вечеринку на виллу Либерта во Фьезоле. Вечеринка, а точнее, костюмированный бал устраивался Оливией Тотенкопф графиней Сальви – шестидесятипятилетней вдовой канадского миллиардера, в числе многочисленных молодых бойфрендов которой на тот самый момент и состоял, как позже выяснила Кассиопея, красавец Герман.
Там, на вилле Либерта, Кассиопея попала в мир, о котором она прежде читала лишь в гламурных журналах. Чопорные «сеькюрити» на въезде, вереница «Бентли», «Ягуаров» и «Мерседесов» на аллеях парка. Залы старинного флорентийского палаццо, украшенные цветами. Полк лакеев и стюардов, затянутых в серебристый латекс. Павлины в огромной золоченой клетке под расписанным фресками потолком. Оливия Тотенкопф графиня Сальви – в рыжем парике, в толстых очках и фамильных бриллиантах, втиснувшая все сто двадцать килограммов своего веса в сильно декольтированное платье из черного шелка. Ее новая пассия – восходящая звезда Ла Скала, юное сопрано, в прошлом выпускница Пражской консерватории. Ее прежние пассии – темнокожий Даддитс, выступавший за баскетбольную сборную Камеруна, испанец Энрико, болгарин Боян и Герман Либлинг – мускулистые любовники, могучие, как жеребцы-производители, готовые исполнить любой каприз своей подруги и госпожи.
В тот вечер капризом были «живые картины», представляемые для развлечения гостей на костюмированном балу по мотивам самых известных полотен и статуй – от ботичеллиевской «Весны», которую изображали молоденькие балерины, до «Жертвоприношения Исаака» Брунеллески. Последней «живой картиной» был «Персей». В образе этой знаменитой статуи Бенвенуто Челлини ошеломленная Кассиопея увидела Германа – он предстал перед гостями в свете прожекторов обнаженный, прекрасный, бесстыдный, увенчанный античным шлемом. С мечом в руках и жуткой головой Медузы горгоны – отрубленной, мертвой. Точная копия флорентийской статуи, слишком даже похожая на классический образец.
Кассиопея не могла отвести глаз от головы Медузы. Это, конечно же, был искусный муляж. В этом она была тогда уверена. Это был просто муляж, изготовленный на заказ в какой-нибудь флорентийской театральной мастерской. Герман – Персей поднял голову Медузы высоко над собой, демонстрируя ее всем собравшимся на вилле Либерта. Именно эта «живая картина», по общему мнению, получилась наиболее яркой и пугающе-стильной.
А чуть позже затянутый в серебряный латекс вкрадчивый стюард подал Кассиопее записку. Это была визитка графини Сальви с ее гербом, следом темной старческой губной помады в виде отпечатавшегося поцелуя и номером ее личного мобильного телефона. Кассиопею заметили. И пожелали.
Кассиопея выбралась из толпы гостей и через ночной парк, путаясь в длинном вечернем платье, мимо скучавших в ожидании своих веселящихся на балу хозяев «Ягуаров» и «Бентли» поспешила к ожидавшему ее такси. Так мы не договаривались. К черту, к черту, к черту…
Бегством закончился для нее этот праздник на вилле Либерта под Фьезоле. А на следующий день, когда она, проснувшись, включила у себя в номере телевизор, первое, что она услышала, был репортаж об обнаруженной в окрестностях монастыря Сан-Миньято в лесном массиве полусгоревшей машине. Комментарий репортера она не поняла. Но ее поразила картинка, данная на экране крупным планом, – труп, извлеченный из салона. Изуродованный труп, у которого отсутствовала голова.
Фотографию обезглавленного (а может, обезглавленной) Кассиопея увидела и в газетах. Купила газету и вечером, когда они снова встретились с Германом, чтобы поужинать в ресторане, показала ему. Он прочел статью (в отличие от нее он легко справлялся с итальянским).
Кассиопея смотрела на него.
– Что скажешь? – спросила она.
– Ничего.
– Твоей старухе пришлась по вкусу затея с Медузой?
Он отбросил газету.
– Не будь дурой, – усмехнулся и подлил ей еще вина. – Идиотку только из себя не строй. И советую позвонить Оливии прямо сейчас.
Звонить Кассиопея не стала. Утром она села в скоростной поезд и уехала в Рим. А через несколько дней улетела домой в Питер.
Они не общались с братом около года. А потом снова встретились – уже в Испании, где Кассиопея, как обычный российский турист, отдыхала под Барселоной. От Германа она узнала, что Сальви умерла. Все свое состояние она завещала благотворительному фонду, однако не обидела и никого из своих многочисленных пассий и любовников, отказав им значительные средства.
Свидание в Испании имело для Кассиопеи важные последствия. А еще спустя год она приехала в Тихий Городок и с помощью нанятых адвокатов выкупила на аукционе участок городской земли и старый дом на нем. Потом на этом месте она построила особнячок. В нем и разместился салон красоты, которому она дала свое собственное имя.
Она говорила всем, в том числе и своим приятельницам по «клубу при свечах», что средства на обустройство салона были взяты из капитала, доставшегося ей в наследство после гибели ее мужа. Однако это было неправдой. Деньги на бизнес в Тихом Городке ей дал Герман, выдвинув целый ряд условий, обязательных к исполнению.
Его столь внезапное появление для нее не было неожиданностью. Он собирался вернуться – так он заявил ей еще в Испании. В это трудно было поверить. Из Мадрида, из Рима, из Монреаля, от оливковых рощ виллы Либерта, вообще из-за границы, из-за бугра вернуться на пятнадцать лет вспять – назад, в эту тишь, в эту заповедную Чудь, в царство жирного чернозема, паленого самогона, колокольного звона, заброшенных пусковых шахт заросшего лебедой советского полигона. Но он, Герман, желал вернуться домой. И она, его сестра, последний оставшийся у него близкий человек, знала: на то у него имелись причины. С тревогой она ожидала его приезда.
Настоящим же потрясением для нее стало возвращение в город Фомы.
В результате их встречи могло произойти все, что угодно. Так ей мнилось. Так ей казалось. И это все здесь, в настоящем, только еще взяло свой кровавый старт. А для того чтобы достичь финиша, нужно было опять-таки вернуться на пятнадцать лет назад туда, на темные аллеи городского парка. Прихватив с собой и ту самую «нечистую правду», и те канистры с бензином в гараже, и отрубленную голову флорентийской Медузы.
Только Кассиопея не могла этого сделать. Она не имела сил, не имела мужества, чтобы в одиночку взвалить на свои плечи весь этот груз.
Она просто стояла у окна и наблюдала за тем, как еще одно мертвое тело (какое уже по счету?) грузят на носилки-каталку.
Мещерский открыл глаза: тень на фоне зашторенного окна. А за окном – солнце. Он у себя в номере – одетый, в ботинках, на неразобранной кровати. Момента возращения в «Тихую гавань», как он открыл дверь номера ключом, и последующей сонной отключки он словно и не запомнил.