Кассиопея убрала со лба Киры волосы. Она совсем была не похожа сейчас на хозяйку, скорее на подругу – нежную и лукавую. А потом в спальню к ним пришел Герман с новой бутылкой вина. И Кира восприняла это как должное. Она ощущала себя тонкой перегородкой, невесомой препоной – нет, скорее призрачным барьером между ними двоими. Между ее похотливой покорностью и броней его мускулов и желаний. Между такими не родственными, не братскими и не сестринскими Содомом и Гоморрой. Но и это Кира воспринимала как должное. Точнее, ей уже было все равно. Наплевать, пусть. Самое главное – он не оставил ее там, в парке, на съедение, на растерзание страху. Ужасу ее детства. И за одно это она была ему благодарна.
Свет погас – точно свечку задули. Исчез, пропал Тихий Городок, растворился во тьме ночной, точно и не существовал никогда.
Сергея Мещерского и Фому авария на местной подстанции застигла в баре кинотеатра «Синема-Люкс», островке цивилизации, куда по настоянию Фомы зашли они поужинать. Замешательство в баре длилось недолго, хуже было в залах, где демонстрировались сразу два фильма. В темноте гоготали, свистели тинейджеры: «Конец света!», «Опять у нас конец света!» Но в общем обошлось без жертв и больших разрушений, из чего Мещерский сделал вывод, что в Тихом Городке к подобным авариям и «концам света» привыкли.
В бар кинотеатра бармен и его подручные притащили керосиновые лампы. И наблюдать этот дедовский световой агрегат по соседству с итальянской кофемашиной на стойке было даже забавно.
Нет слов как забавно…
Керосиновые блики на бутылках…
– Слушай, Сережа, о чем ты эту Киру расспрашивал так дотошно? – поинтересовался Фома. – Я что-то не очень въехал.
К ужину он заказал себе и Мещерскому водки. Но в этот вечер пил в меру.
– Я объясню, только ответь сначала, где твой нож? – Мещерский не забыл еще тот свой самый главный вопрос.
– Нет, нет его больше. Выбросил. Вот дом наш старый ездил смотреть, там и бросил.
– Правда?
– Тебе что – здоровьем поклясться?
– Лучше памятью сестры.
Фома понурился.
– Ты же мог убить тогда Либлинга. – Мещерский покачал головой. – Тебя бы посадили, а между тем…
– Что? Ну что?
– Я вот с этой девчонкой говорил там, на улице, а думал о том, что мне Самолетов перед этим поведал. – Мещерский вздохнул. – Он сказал: в городе всех поразило, что Куприянова умерла почти сразу после того, как вы оба – Либлинг и ты – появились здесь. И еще он обмолвился об одной вещи: мол, убийца твоей сестры до сих пор не наказан, отсюда и все беды, в том числе и вся здешняя мистика. Но знаешь, не только мистика, но и реальность. Он на реальность сильно напирал. А реальность в том, что в городе произошло убийство. И молва сразу же прочно связала его, пусть и по неким совершенно фантастическим потусторонним мотивам, с тем прошлым убийством.
– А Самолетов тут при чем?
– Самолетов… А тебе не показалось странным, что единственный свидетель убийства твоей сестры – тот самый Полуэктов, который мог опознать убийцу, – вдруг погиб при таких странных обстоятельствах? Разве не логично было бы предположить, что ему помогли умереть, чтобы он никогда уже не давал никаких показаний?
– Но Германа не было уже тогда в городе.
– Германа не было, правильно. А что, если твою сестру убил не он? Подожди, подожди, только не выступай, я это просто в качестве версии предполагаю. Что, если Полуэктов сначала солгал следователю, опознав его, а потом уже сказал правду? Ведь он же показал потом, что за твоей сестрой там, в парке, шел не Герман, а кто-то другой.
– Кто – другой? Ванька, что ли, Самолетов?
– Между прочим, он сам мне сказал: «А вы такой байки городской, что это я, мол, повесил Полуэктова на карусели, еще про меня тут не слышали?»
– Он что – бухой был?
– Он был трезвый и подозрительно общительный. Потом, правда, помрачнел, когда увидел возле салона Либлинга и эту Киру. Кажется, он к ней неравнодушен, и даже очень. Ведь только что мы видели, как он ее, а? Словно ревнивый муж.
– Чушь все это. Весь город с самого начала тогда знал, что Ирму убил Герман, – упрямо повторил Фома. – И вообще… Если хочешь знать, Ванька из всех них был всегда самый порядочный. И простой.
– Простой столько денег не нажил бы, Фома, в такие ударные сроки. Значит, не так уж он и прост.
– Кира ведь тебе сказала, что все на ее глазах произошло. Полуэктов сам был во всем виноват. Это был несчастный случай. Самолетов тут ни при чем. Она же сказала тебе.
– И я бы ей поверил, не будь той сцены на улице, свидетелями которой мы стали. Она могла нам и солгать ради него.
– Нет, все это полный бред.
– Возможно, – Мещерский согласился легко. Он и сам не был ни в чем уверен. Он просто строил логические конструкции. А чем было еще заняться во время «конца света»?
– Ну хорошо, а какое отношение ко всему этому может иметь смерть Наташки Куприяновой? – спросил Фома, помолчав.
– Если отбросить в сторону всю здешнюю мистику, то связь только в том, что она умерла, когда вы оба вернулись в город. И еще в том, что она, как ты говорил, всех вас знала – твою сестру и…
– Кира сказала, она кому-то звонила из их салона. А когда же это было?
– Когда мы все на улицу высыпали на Либлинга любоваться. Заметь, Куприянова затеяла всю эту неразбериху, прибежала, закричала: «Он вернулся!»
– Она Касе спешила доложить.
Мещерский снова услышал прежнее «домашнее» имя Кассиопеи. Фома, назвав свою прежнюю любовь, запил горький вкус ее имени «Столичной».
– А мне показалось, что Куприянова не столько ей сообщала, сколько… Шубиной, которая приехала с нами.
– Шубина чужая в городе. Севка ее откуда-то привез. Красивая, деловая, такая баба ему и нужна была. А с Натахой Куприяновой у них все равно бы ни черта не вышло.
– Во время осмотра магазина все вещи Куприяновой были целы, не был найден только ее мобильный телефон.
– Ну так что?
– А вот и я думаю, что бы это значило.
– Она его раньше потерять могла, могла и пропить. Она, по слухам, позволяла себе. – Фома щелкнул себя по горлу. – Знаешь, что-то я тебя не пойму, Сережка. Ты… как бы это сказать… ты хочешь дознаться, кто все это сделал? Так я тебе и так скажу – это он сделал, больше некому.
– Но зачем Либлингу вот так сразу нужно было убивать Куприянову?
– Да потому что он маньяк, я в сотый раз тебе повторяю. Прирожденный маньяк и убийца. Прижало – и убил…
– А ты не хотел бы поговорить с ним?