– Ничего. Подружка Даши пришла, та, что утром там была, – Верочка, что ли, или Белочка… Они к ней с расспросами, даже сюда в холл ее привели. Она никакой девочки маленькой в кудряшках вообще на площадке не помнит. А Маруся Петровна… Кать, ты знаешь, она на вид еще не старая и вроде стильная довольно мадам, но с мозгами у нее что-то… ну, не знаю. Она в Дашу буквально вцепилась и все ее про эту девчонку спрашивала. Какая, мол, она из себя? Такого вот роста? Повыше, пониже? Лет пяти, не больше? Волосы светлые в кудряшках? А какие кудряшки? А бантики были в волосах? А глаза у нее какие? Не голубые ли? А как Даша ей сказала, что на той девочке было надето что-то розовое, то старуха вообще стала сама на себя не похожа. Я думала, с ней опять припадок сердечный приключится. Стала Дашу пытать, какая обувь была на той девчонке. Ты себе это представляешь? Обувь! Медленно так перечисляла: что, Дашенька, кроссовки на ней были? Нет? Сандалии? Может, что-то вроде ботиков? Ботиков с пуговкой? Какие, к черту, сейчас ботики? При чем тут вообще какие-то ботики, когда Даша толком не может даже эту малявку описать.
– Однако она хорошо запомнила слова этой девочки. И знаешь, мне тоже стало как-то не по себе от них. И вообще…
– Что вообще?
– Тут, в Двуреченске, помимо того, что произошло – убийство мальчика, его поиски, версия о педофиле, что-то еще… клубится.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Даже не знаю пока, чувство какое-то странное… Знаешь, я, когда сюда ехала, в поезде совершенно случайно услышала отрывок разговора про Двуреченск. И речь шла о какой-то старой истории, об убийстве, чуть ли не в сорок восьмом году тут произошедшем. Я все это, конечно, почти сразу же забыла. А вот сегодня мне это вдруг напомнили. Эксперт разговорился, когда мы в Елмановский лес ехали, где мальчика нашли убитым. Вроде все, что он рассказал, к тому, что случилось, никакого отношения не имело, не могло иметь, но тон у него был, словно… Ну, как будто он сам себя убеждал, что все это вздор…
– Кать, я что-то не врубаюсь.
– Я сама не врубаюсь, Анфиса. Ладно, забудем, у нас тут своих дел хватает. Так что с этой Марусей Петровной?
– Я же говорю: она в Дашку впилась как клещ со своими расспросами.
– По-моему, в этом нет ничего удивительного. Таинственную девочку надо отыскать как можно скорее, и для этого все средства годятся.
– Милиция обещала ее найти, да?
Катя рассказала Анфисе про встречу в отделе с Шапкиным.
– Мало у меня на него надежды, по виду, по ухваткам своим он самый настоящий Бармалей, – призналась она. – А теперь, после того, как они все сейчас поголовно займутся этим убийством, то и кого-то другого не сыщешь толком. Я об одном жалею, что оставила там у него рисунок. Все же это улика в случае чего.
– В случае чего? – испуганно ойкнула Анфиса.
Ее заглушил хор, пели «Полюшко-поле». Беззаботные венцы потягивали пиво, кто-то требовал у официанта «рюсски водка».
«Полюшко-поле…
Едут по полю герои…
И колокольчик – дар Валдая звенит уныло…»
Хор, составленный из артистов разоренного ремонтом театра, не охрип и не устал. Просто программа была исчерпана до конца. В зале играла «живая» музыка. Среди столиков кружились пары.
Ида Шилова спустилась в ресторан, и почти сразу же ее пригласили танцевать. Кавалер был не первой свежести – дряхленький, ледащий, однако еще взбрыкивающий старичок-турист с прокуренными седыми усами. Ида, окинувшая зал наметанным глазом, сразу отметила, что, увы, заграничные гости в общем и целом были люди пожилые.
Натанцевавшись и боясь довести старичка до инсульта от натуги, она вежливо распрощалась с ним и вернулась к своему столику. И тут к ней обратился Олег Ильич Зубалов, занимавший вместе с женой соседний столик. Жена его Марина Ивановна в этот самый момент тоже танцевала с каким-то пенсионером из Вены.
– Отлично выглядите в этом платье, Идочка, ваше здоровье, – Олег Ильич отсалютовал бокалом вина.
– Спасибо, вы очень любезны.
– И вы, красавица, сидите рядом со мной, и музыка приятная играет, и подруга жизни моя при деле – не скучает, – Олег Ильич усмехнулся, – а вечер что-то не того-с, а? Поганенький вечерок, несмотря на всю эту дискотеку. Вас, гляжу, Идочка, тоже особо не зажигает.
– Голова болит.
– Ну, в городишке-то сейчас вообще не до плясок. Траур сплошной. Слышали, чем все эти здешние поиски закончились?
– Слышала.
– И я слыхал. Ситуация… Убит школьник, несовершеннолетний. И, учитывая все сообщения, которыми сейчас телеканалы полны, про сексуальные домогательства, про изнасилования, про половые извращения, то и здесь тоже, скорее всего, причина убийства…
– Вы думаете?
– Дикость, конечно, все это, – Олег Ильич разговаривал с Идой и при этом все время косился в сторону жены, словно показывая: вот я тут сижу за столиком, разговариваю с очаровательной молодой женщиной, – уголовщина. Но если разобраться и взглянуть на это дело непредвзято, то этого могло бы и не быть.
– Чего могло не быть? – спросила Ида, прикуривая от зажигалки.
– Убийства. Гибели несовершеннолетнего. Вот сейчас во всех передачах трубят: там поймали негодяя, который насиловал и убивал малолеток. Тут поймали. Судили, приговорили. И везде жертвы – девочки, мальчики… Преступник пойман, сидит. А их-то уж не вернешь. А все почему? Потому что таким образом, таким вот жестоким способом эти люди… преступники пытаются обезопасить себя, пытаются скрыть свои деяния. Ну, а если предположить, что… им не надо было бы скрывать то, что они делают? Если бы закон и мораль в отношении их не были столь уж суровы и категоричны?
– Вы что, против того, чтобы судили извращенцев, педофилов? – спросила Ида.
– Я разве сказал, что против? Просто… честное слово, мне жаль детей. С ними же не только вступают в… интимные, так сказать, отношения, их же потом, бедняг, еще за это и жизни лишают – из страха перед разоблачением, перед наказанием. Вот как в здешнем случае.
– Откуда вы знаете, что тут произошло на самом деле?
– Я ничего такого не знаю, просто слышал разные толки среди персонала, да и в городе тоже. И вы, Ида, наверняка слышали. Мне жаль, что все заканчивается так страшно – кровью, смертью. В первую очередь для этих маленьких человечков – девочек… м-да… для девочек, для мальчиков. А ведь они могли бы жить. Влечение к несовершеннолетним – это, конечно, порок. Но есть ведь и другие пороки, худшие, правда? А человек вообще по натуре слаб. Ну даже если он поддался своей нездоровой страсти, даже если не сумел с собой совладать, посягнул на запретное, то… В конце концов, что сделано, то сделано. Секс – это всего лишь один из сильнейших биологических инстинктов. Так зачем же ставить одну из сторон, поддавшуюся этому инстинкту, в такое положение, что она после всего содеянного должна убить своего партнера, убить из страха, фактически из самозащиты?