Подхваченная внезапным душевным порывом, Анжела решила немедленно увидеться с ним. Она подождет его у дверей класса, обнимет, сожмет его виски ладонями, заглянет в его глаза. Сколько же он испытал всего за эти страшные дни! Бедный, бедный мой… Ничего, ничего, она хоть как-то попытается облегчить его боль, утешить, успокоить.
Правильно говорят – люди познаются в несчастье. Если Кирилл так ведет себя во время таких испытаний, выпавших на его отцовскую долю, то… он настоящий. Да, да, он настоящий, сильный, за таким всю жизнь будешь барыней, такой не бросит тебя на старости лет ради какой-нибудь смазливой шлюхи. И за деньги свои, за аптеку с таким, как он, можно быть спокойной. Такой не предаст, не обманет, не ограбит. Такой, как он, – настоящий. Самый-самый что ни на есть настоящий, подлинный, честный.
И она еще думала, еще что-то там выгадывала и комбинировала в их отношениях. Вот дура-то! Да за такого замуж надо срочно, пока другие – те, что моложе, нахальнее, не узнали, не догадались, какой он есть человек, и не отбили, не увели из-под носа.
В школу она прибежала, запыхавшись. Первое, что увидела внизу в пустом вестибюле (шли уроки), был увеличенный портрет его сына Миши в траурной рамке, а под ним цветы в цинковом ведерке. На стене висела доска объявлений. В глаза бросался крупный четкий плакат, который гласил: «Учащиеся, уличенные в посещении ПРОВАЛА, будут немедленно отчислены из школы!»
Анжела вздохнула. В те времена, когда она была школьницей, им тоже запрещали приближаться к провалу. Говорили, что там могут быть мины и снаряды, оставшиеся с войны. Но весь город знал и другое – в провале после войны были найдены тела убитых детей, и с тех пор не было в Двуреченске места, которое бы одновременно так пугало и так притягивало. Мальчишки лазили туда тайком от взрослых, несмотря ни на какие запреты. Впрочем, запреты всегда бесполезны. Вот Кирилл наверняка сыну своему строго-настрого запрещал разговаривать с незнакомыми, тем более куда-то уходить с ними. А вот чуть отвернулся, недоглядел, и парнишка нарушил запрет.
Анжела спросила в учительской, в каком классе сейчас урок физики. Учительницы видели ее вместе с Уткиным на улице и в кино, поэтому не надо было притворяться, что она родительница какого-то там оболтуса.
Идя по коридору, она думала: каково это – преподавать в той самой школе, которую когда-то сам закончил? Она, наверное, так не смогла бы. А вот Уткин смог. Сейчас он завуч, а совсем скоро станет директором школы. И все это хозяйство – классы, лаборатория, спортзал – станет его епархией. Это все и сейчас его, но тогда будет уж совсем солидно. «Мой муж директор школы, – сказала она себе. – И у нас свой бизнес – фармацевтический». Как звучит! Директор есть директор, он и в администрацию городскую будет вхож, и в район, да и губернатор вон на «день знаний» с директорами школ запросто встречается.
Дверь класса была приоткрыта. Она услышала голос Уткина:
– Изменение количества движения пропорционально приложенной движущей силе и проходит…
Анжела заглянула, увидела его у доски, пишущего мелом формулы. В классе стояла мертвая тишина. Было слышно, как стучит мел по доске. Ребята сидели как вкопанные, боясь пошевелиться. «Жалеют его, уважают его горе», – она сама едва не прослезилась. Уткин стоял к ней спиной. Она видела его сутулую фигуру, обвислые плечи, видела плешь на макушке, старательно прикрытую волосами. Горе не красит людей, что ж, она и это понимала. Делала на это огромную скидку.
– Пользуясь вторым законом Ньютона, исследуем простейшие случаи прямолинейного движения материальной точки…
Его скрипучий монотонный голос. Стук-стук – мел по доске, стук-стук, как кости скелета в морге…
Анжела смотрела в щелку двери, и душевный порыв ее мало-помалу остывал. Гнутый весь, гнутый, как вопросительный знак, и лысина вон уже просвечивает. А голос какой, боже мой, какой же нудный голос у него… И так вот будет всю жизнь: он, его голос, его физика, в которой она, Анжела, ни в зуб ногой, его лысина, а потом начнется несварение желудка, отрыжка по утрам, проблемы с простатой, затем придет старость…
Она прислонилась к стене. Нет, все же ей надо подумать. Подумать, а не бросаться вот так к нему только из одной жалости, на разыгравшихся нервах. Но с другой стороны… Да, он не красавец, не мачо, да, он учитель физики, бобыль, зануда. Но где их найдешь, других, в ее возрасте? А он кремень, мужик, как достойно держит себя в такой вот трагической ситуации, за таким век будешь, как за каменной стеной.
Стук-стук – мел по доске…
Равноускоренное, равнозамедленное движение…
Закон Ньютона…
Яблоко падает. Символ любви…
Звонок…
От школьного звонка у Анжелы заложило уши. Из соседних классов ученики вылетели в коридор с воплями и хохотом. Из класса Уткина все вышли чинно, молча – уважая, соболезнуя его утрате.
– Ты? – Он увидел ее в дверях. – Ты здесь? Ты пришла?
– Кирилл, Кирюша… – Она хотела сказать: «Прими мои глубокие соболезнования».
Он склонился к ее руке – пылко и одновременно неловко поцеловал.
– А теперь… сейчас… ты выйдешь за меня замуж, Анжела?
И она, как-то сразу растеряв под его взглядом всю свою прежнюю осторожность и расчетливость в этом вопросе, неуверенно кивнула.
– И все-таки странно, Кать, – Анфиса повторила это несколько раз, поднимая многозначительно вверх указательный палец.
Наступил вечер. Шумные туристы вернулись с экскурсии, оккупировали ресторан и бар отеля, где на этот раз играл провинциальный джаз. Шапкин, оставив Кате свой номер мобильного, увез Настю, прихватив собранный горничной пакет с ношеной детской одеждой и снедью. В «Далях» девочку даже не покормили. «Убери ее отсюда как можно скорее, – приказала Ольга Борщакова. – Видеть ее не могу!»
Катя пыталась доказать себе, что Борщакову как мать можно понять. Но тут перед глазами являлся «поплавок». Мусор на его заплеванном балконе, и Настя на корточках, роющаяся в отбросах.
Гнилой банан…
Рисунок…
«Чокопайки»…
Пятилетняя Настя напугала восьмилетнюю Дашу. Восьмилетняя Даша ее ударила. И никто – ни мать, ни Маруся Петровна – не сказал ей, что так поступать ей, старшей, не стоит.
– И все-таки странно, – не унималась Анфиса. – Ладно, я понимаю, и девочка, и ее мать-пьянчуга неважнецкие свидетели, но все же хоть какие-то приметы этого типа теперь имеются. Как я поняла с твоих слов – мужчина средних лет на машине, скорее всего, на иномарке. Носит бейсболку. И… что же – это все приметы?
– Возможно, не здешний, приезжий. И не забывай про отпечаток пальца на рисунке, – добавила Катя.
– Итак, девчушка – это реальность, а не плод Дашиной фантазии. И не что-то потустороннее, что когда-то ее бабке померещилось с испуга. Рисунок всучил Насте взрослый. И взрослый этот, как я понимаю, подозревается не только в нашем происшествии, но и в убийстве мальчика. Его тоже могли увезти с автобусной остановки в лес на машине.