– Ничего, когда-нибудь вспомнишь мои слова. Я тоже раньше по молодости воображал о себе много.
– Если мы что-то узнаем, мы вам скажем. – Мещерский решил вмешаться, чтобы предотвратить ссору (нет, после пива другу Вадику такие разговоры лучше не вести). – И никаких денег нам за это не нужно.
Олеся Михайловна пригласила к себе массажистку и стилиста. О тонусе и внешности не следовало забывать ни при каких обстоятельствах. Богдан заглянул к ней после косметических процедур. Олеся Михайловна, закутавшись в белый махровый халат, сидела с ногами на диване у окна. Пила зеленый чай с низкокалорийным фруктовым мармеладом.
– Жутко шумят, – пожаловалась она сыну на ярмарочный гул. – Голова раскалывается. Даник, радость моя, побудь со мной.
Богдан сел в кресло напротив.
– Что, плохо себя чувствуешь? – спросил он.
– Неважно. Как они горланят. И эта надоедливая музыка. – Олеся Михайловна смотрела в окно. Но там ничего не было видно, кроме солнечного неба и темных гор.
– Вечером будет еще рок-концерт и дискотека, – сообщил Богдан.
– Вот тогда я точно умру. – Олеся Михайловна изящным жестом дотронулась до виска. – Вот здесь болит.
– И массаж не помог?
– Нет.
– И ванна? Тогда давай я попробую. – Богдан придвинулся к матери. – Или, может, позвать кудесника Гиза?
Олеся Михайловна покачала головой. Он пересел к ней, сжал ее виски ладонями и начал нежно, осторожно массировать.
– Уже лучше. Как от тебя бензином пахнет! Даже неприлично.
– Почему неприлично? – Богдан усмехнулся.
– Как от какого-то водилы. Не забывай здесь все-таки, чей ты сын.
– Только здесь советуешь не забывать этого, мама?
Олеся Михайловна потрепала его по затылку.
– Большой, большой вырос мальчик, – она заглянула ему в глаза. – Ты не представляешь, каким смешным ты был, когда мы с отцом привезли тебя из роддома.
– Представляю. Видел фотографии. А кто меня снимал?
– Кто? Конечно, Злата. Она тогда с фотоаппаратом не расставалась. Ей его дед подарил. Ты ведь родился с голубыми глазами, а потом они стали, как сейчас, карими – по краю появилась темная такая каемочка, и она все увеличивалась. А Злата… ее это так пугало, так тревожило поначалу. Она воображала, что ты слепнешь. Заставляла меня к врачу тебя возить. Она о тебе всегда заботилась.
– Мама, хочешь еще чая? – спросил Богдан. – Это какой? «Зеленый дракон»?
– Это смесь. «Серебряные иглы» и «Императорская роса». – Олеся Михайловна отстранилась. – Вот мне и получше. Я всегда выздоравливаю, когда ты со мной.
– Я всегда буду с тобой, мама.
– Да нет. Мы будем с отцом, а ты… Ты женишься, у тебя будет семья, жена, – Олеся Михайловна смотрела на сына, явно любуясь им. – Красивый ты у нас. В кого только такой?
– В тебя. Ты заметила, как на нас смотрят в ресторане, в театре? Ты такая молодая у меня, – Богдан улыбался. – Они, наверное, думают, что мы…
– Нет, в кого ты только такой казанова уродился? – вздохнула Олеся Михайловна. – Отец мне никогда по этому поводу хлопот не доставлял, а вот ты…
– Мам, а что я такого делаю?
– А ты сам не знаешь?
– Нет, – Богдан покачал головой.
– Эта девочка… Маша…
– Да мы с ней просто так… друзья, ты что? – Богдан развел руками. – Ей же всего девятнадцать. Недоразвитая еще и совсем не в моем вкусе. Но ведь горе сейчас у нее. Надо же как-то поддержать морально, утешить? По-дружески? Если честно, я и не хотел вовсе. На фиг связываться. Меня Гиз уломал, чуть ли не силой заставил. Сказал, что это в целях терапии. Что это по-мужски, благородно.
– Гиз бабник страшенный, – Олеся Михайловна поморщилась. – Сам, кажется, не прочь утешить девчонку. Натворит с ней беды, а я потом с Павлом объясняйся.
– Она что – с отцом скоро уедет? – спросил Богдан.
– Мы все уедем, как только тут что-то наконец прояснится. Махнем в Канны. И Злата с нами собирается… Богдан…
– Что, мама?
– Я хочу, чтобы ты не забывал, что она моя родная сестра.
– Я никогда этого не забывал.
– Я ее люблю. Мы вместе росли. У нас не было подруг, кроме друг друга. – Олеся Михайловна смотрела в окно на горы. – Она не вышла замуж, как видишь.
– Потому что не захотела. Она сама мне призналась, – быстро сказал Богдан.
– У нее был человек, который очень ее любил. Если бы она вышла за него, была бы счастливой. Но он ей почему-то не нравился. Ее всегда тянуло на разные авантюры. У нее были любовники. И немало.
– Зачем мне это?
– Ты должен знать. Я давно собиралась с ней поговорить.
– О чем?
– О том, о чем я сейчас пытаюсь говорить с тобой, сын. – Олеся Михайловна поднялась с дивана. Движения ее были грациозны, плавны.
– Я не понимаю, мама.
– Некоторые вещи заметнее со стороны, – сказала Олеся Михайловна. – Все тайное со временем становится явным. Это давно уже не секрет, Богдан.
– Что не секрет?
– Твои отношения с моей сестрой.
– Мам, ты что?!
– Вы с ней любовники. Не отрицай. Или думаешь, твоя мать слепая?
– Отец знает?
– Нет, – Олеся Михайловна покачала головой. – Пока еще ему невдомек. Но он – не я, если узнает, он таких вещей в нашей семье не потерпит. И я более не потерплю, слышишь?
Богдан молчал.
– Что у тебя было с Машей в Англии? – спросила Олеся Михайловна.
– Ничего. Так. Пустяки.
– А что у вас здесь?
– Ничего серьезного, клянусь тебе!
– Сделаешь ей ребенка, «утешая», женишься как миленький. Запомни.
– На фиг она мне нужна. Она и не нравится мне совсем.
– Злата, значит, нравится тебе куда больше?
– Нет-нет, это совсем другое дело. Это… мама, ну ты же у меня умная, современная женщина! А помнишь, ты сама однажды говорила мне?
– Что я тебе говорила?
– Ну, что таскаться по девкам, по путанам опасно и негигиенично. Что в прежние времена для таких дел брали в дом французских горничных.
– Как ты смеешь? Злата твоя родная тетка! Ты рос у нее на глазах.
– Но я не виноват, мама. Она сама этого желала. Я просто пошел ей навстречу. Она понимает, что… все это ненадолго, что это кончится само собой.