— Ну как же, жил ты с такой шикарной женщиной припеваючи. Потом получил под зад коленом, а она наследство оформила и вышла замуж. Потом ты в ее дом приперся — звано или незвано — установим, а потом мужа ее зарезали. Ну, тебя ни на какие полезные догадки эта последовательность событий не наталкивает?
— Нет.
— А меня очень даже. — Сидоров облокотился о стол. — Больше скажу: показалось мне, что дело это хоть и громкое отчасти, но проще пареной репы. Ну, скажешь, куда нож дел? Выбросил, что ли? Куда? На выходах показать сможешь?
Корсаков стукнул себя по колену.
— Да вы что! В чем вы меня подозреваете? Я что — ненормальный совсем уже? Да с какой стати мне было убивать Андрея?!
— С такой стати, что тебя — вон, а его — в загс.
— Да это я от Марины ушел! Я, я! — Корсаков снова вскочил. — У нас с ней действительно.., было. Ну было и прошло. Кончилось все. Давно. Точку мы на этом поставили. Я поставил, сам, потому что…
— Ну да, характерами не сошлись, — фыркнул Сидоров.
— Я собрался изменить свою жизнь. — Корсаков вытолкнул это из себя как бы через силу. — Понимаешь ты это или нет, кретин пустоголовый? Поэтому с Мариной мы и расстались. Хотя все, что нас связывало, кончилось еще раньше. Ушло и… Но мы все равно остались друзьями. — Он сглотнул какой-то ком в горле. — Она же удивительная, редкая. С ней ведь невозможно не быть друзьями. — Это прозвучало горько-насмешливо. — С Андреем ей больше повезло, чем со мной. Вот и все.
— Нет, не все. А ведь заговорил-таки. — Сидоров слушал внимательно. — Итак, повторяю вопрос в третий раз:
Шипов знал про вас?
— Вы же говорите: про нас вам все выложили. Что же меня спрашивать?
— Да или нет?
— Ну да, да!
— Ну и как же он реагировал?
— Никак. Верней, нормально. Как можно реагировать на того, кто уже не представляет для твоей жены никакого интереса?
— А ты, значит, уже интереса не представлял?
— Она.., она — великая женщина. — Корсаков выпрямился. — И в чувствах своих свободна. Она никогда не возвращается к тому, что для нее уже в прошлом. Она новое ищет. И находит. А отработанный материал ей не нужен! Она.., это только пес на свою блевотину возвращается, его судьба такая, а мы…
— Прекрати истерику. — Сидоров поморщился. — Словечки тоже — «пес», «блевотина», а еще культурный.
Ты ж все-таки с ней любовь крутил, охи там, вздохи, а теперь… Сколько вы с ней жили?
Корсаков молчал.
— Ну?
— Полтора года.
— За границей?
— Я приезжал к ней, когда она этого хотела.
— А кто платил? Кто твои вояжи в Италию, в Швейцарию оплачивал?
Корсаков опустил глаза, на щеках его заходили желваки.
— Молчишь, — Сидоров придвинулся ближе. — То-то.
Обычный рядовой альфонс. А гонору-то:
— Не смейте со мной так.., так разговаривать. Я ее любил. И она меня. Деньги тут никакой роли не играли.
— Да? Как же! Будь это тетя Мотя с ткацкой фабрики, не очень бы ты с такой переспелкой роман завел. А с мировой знаменитостью — рады стараться. Любовь! А что же она тебя в загс-то не пригласила?
— Тогда ее муж был еще жив.
— Ну-ну, а когда он почил, так сказать, что же вы тогда не захотели все узаконить? Или ты хотел, а она не очень?
— Я не хотел! Я! Потому что… — Корсаков вдруг запнулся. — В общем, в моей жизни многое уже изменилось.
— И что же изменилось?
— Я не буду отвечать на этот вопрос.
— Чтой-то вдруг? А если я бланк заполню и конвой вызову?
— Да вызывайте! Вызывайте, ну! Идиот! — Глаза Корсакова сверкнули. — Только учти; это тебе так не пройдет — невинного человека в камеру бросать. Совсем оборзели! Попробуйте арестуйте меня, я.., я голодовку объявлю, и пока в камеру не войдет судья или прокурор и не скажет, какие есть доказательства моей вины в том, что я не делал, я…
— Ладно, потише ори. Зачем ты сюда заявился, если у вас со Зверевой все давно закончилось?
— Мы по-прежнему друзья. Она так хотела. А друзья имеют правило приходить на помощь в трудную минуту.
— Неужели? Как сентиментально. И у кого же из вас эта трудная минута настала? Кто кому помочь собрался? — Сидоров достал из кармана пачку сигарет и щелкнул зажигалкой. — Ей четвертый муженек надоел? И ты решил помочь избавиться?
Корсаков хрустнул пальцами. На лице его отразилась борьба: он решался сказать что-то, видно, очень для себя важное.
— В сентябре, только не сейчас, а.., два года назад, — он снова сглотнул, — в сентябре в автокатастрофе…
— Ну что в автокатастрофе?
— На двадцать третьем километре Ленинградского шоссе погибла моя жена Корсакова Наталья Николаевна, — он опустил голову. — И мой двухлетний сын. Они ехали в Шереметьево на такси встречать меня. Ваню не с кем было дома оставить, и Наташа думала.., что я буду рад.., рад его увидеть. Поэтому и взяла с собой. А в них врезался дачник на «Москвиче» — у него стало с сердцем плохо прямо за рулем и… Там все погибли: и мои, и таксист, и этот старик… Все. В ГАИ мне потом сказали — несчастный случай. Судьба. А я их не дождался в аэропорту — думал, не приехали встречать, поймал частника и по Ленинградке до Москвы,.. А там авария на шоссе. «Скорая» с мигалкой. Я вышел — там пробка была на дороге, вышел посмотреть и.., и увидел, как их забирали. У Наташи все лицо было осколками изрезано, я ее сначала даже не узнал. А сын… — он закрыл лицо рукой.
В кабинете повисла гнетущая тишина. Сидоров затушил сигарету — раздавил о стол, точно таракана. Бросил окурок на пол. Он прятал глаза.
— Сентябрь для меня такой месяц.., тяжелый. Я себе места не нахожу. — Корсаков говорил теперь словно сам с собой. — Все думаю: почему такое со мной случилось?
Именно со мной? За что? А Марина — она понимала, как мне больно… Вернее, не понимала, но все равно хотела помочь. Вполне искренне. И она позвала меня, ну чтоб я не был один, сам с собой в этом сентябре. И я был рад, что она меня сама позвала.
Сидоров встал, подошел к окну, налил из графина воды в мутный стакан. На Корсакова он по-прежнему не смотрел.
— На, выпей.
— Не надо мне ничего.
— Выпей, говорю, вон побелел даже весь.
— Пошел ты.
— То, что ты мне сейчас рассказал, парень, конечно, грустная история. — Опер взболтнул воду в стакане и полил засохший кактус на подоконнике. — И поверь, мне очень жаль, что.., что тебе довелось такое пережить. Такой ужас. Но дело все в том, что это два года назад было, а Шипова убили — и четырех дней не минуло. И я не вижу причины, почему бы тебе, как теперь оказалось, человеку вдовому, свободному, не вспомнить о том, что…