«Он изгонял из них беса, — думала Катя. — Ему что-то мерещилось в его шизоидных грезах, библейский миф о Крестителе и его убийцах — Ироде Антипе, его жене Иродиаде. Он, как ни странно, был движим чувством сострадания, мечтал спасти своих женщин — ребенка, сестру. Спасти на свой лад. Крестил в мартовской ледяной воде... Господи, Господи, ты, кому построили и восстанавливают этот прекрасный храм, почему же ты не остановил его? Почему допустил такое? — Она покинула сторожку и направилась в церковь. — О чем молился каждый из них сегодня утром? Что просил у Бога? Какой награды?»
— Вы недавно ремонтируете храм, да? — спросила Катя у женщины в черном платочке, продававшей при входе иконки и свечи. Внутри церкви было все обустроено на скорую руку. Заново отреставрированный алтарь сиял позолотой, но вдоль стен громоздились леса, а над входом — облезлая штукатурка, расколотые кирпичи, полуисчезнувшая роспись фресок. Тлен, запустение.
— Второй уж год, — словоохотливо откликнулась женщина и кивнула на алтарь. — Вот на это Крещение освятили. Теперь и чиним, и восстанавливаем, и Бога славим, все вместе. Батюшка у нас хороший, такой деловой, энергичный. При нем и церковь, глядишь, утвердится, на ноги станет. Приход-то тут большой — семь деревень.
Катя внимательно разглядывала затертые фрески.
— А как снова обрели голову Иоанна Крестителя? — спросила она.
— А вот как, милая. Как по наущению нечестивой Иродиады дочь ее попросила у Ирода голову Предтечи, подали ей ее, усекновенную, на серебряном блюде. Тело Иоанна похоронили ученики, а голову Иродиада приказала бросить в море. Но служанка ее благочестивая положила главу Пророка в сосуд с маслом и тайно спрятала на горе Елеонской. А там через много лет святому Иннокентию, строящему церковь, было видение. Стал он копать на горе и нашел святую главу пророка Господня.
Катя потрогала роспись Вот можно еще различить Иродиаду в золоченых одеждах, вот сам Ирод Антипа, тетрарх Иудеи, сидит на высоком троне, а вот плывущая по воздуху отрубленная голова Крестителя на блюде. Глаза пророка закрыты, страдальческая складка у губ, кровавое ожерелье вокруг шеи... Дальше все осыпалось — краски, штукатурка. Смутно можно было еще узнать только чью-ту руку в браслетах и часть развевающихся одежд, взвихренных словно бы неистовым танцем...
Катя отвернулась. Ей отчего-то стало вдруг страшно, сердце глухо билось в груди.
— Здесь, наверное, была изображена дочь Иродиады? — спросила она. Женщина кивнула.
— А вы не знаете, что с ними потом случилось? Ну, с убийцами Крестителя?
— Знаю, как же. Батюшка нам тут проповедь читал обстоятельную. По грехам и кара им воздалась. Ирода разбил царь Аравийский, сгинул он в странах чужедальних, жена его нечестивая погибла, а дочь ее, грешницу, ждал конец мучительный и страшный. За злодеяние и поделом. — Она вздохнула и поправила свечи.
— Дайте мне три, пожалуйста, — попросила Катя, подавая деньги. — А это вам на ремонт храма. Можно свечки сейчас поставить?
— Ставь, милая, ставь, — закивал «черный платочек». — И помолись за упокой души младенца безвинного да девицы убиенной. И за здравие свое помолись тоже. Креститель услышит. Сегодня праздник его. Сегодня он к нам светлый лик свой обращает.
Катя взяла свечки. Зажгла одну от неугасимой лампадки, другие две от нее. Окровавленная голова Крестителя плыла в пронизанном солнцем воздухе храма. Иродиада загадочно улыбалась, смотря прямо на Катю. Она быстро поставила свечки и вышла из церкви. Мимо по направлению Троицка проехала «Скорая помощь». Утопленниц — мать и дочь — увозили в морг.
Во второй раз в «гости к Артуру» отправились в полном составе. Катя с одобрением оглядывала своих кавалеров — ну просто очень приличные мальчики! Кравченко действительно смахивает на Даниэдя Ольбрыхского, особенно в этом синем плаще (это она ему выбирала в «Ирландском доме», сам бы купил какое-нибудь страхолюдство), а о Мещерском и говорить не стоит, что бы ни надел: порода, манеры... Эх, только рост вот. Да, ей, наверно, крупно повезло... Она улыбнулась. Вадька подмигнул ей. От воскресной размолвки и следа не осталось. По крайней мере, и он и она при Мещерском старательно делали вид, что это так. А еще эта машина!
— Где ты украл ее? Я не поеду в ней! — воскликнула потрясенная Катя, увидев у своего подъезда темно-синий, под цвет кравченковского плаща «БМВ».
— Порядок, — усмехнулся Вадим, — карета для Золушки подана.
— Тебя остановят у первого светофора, — ворчала Золушка, садясь в машину. — И сошлют на галеры в вечную каторгу, и передачи не разрешат. Босс твой хоть знает, что ты взял его «Кадиллак»?
— Плевал я на него. — Кравченко потыкал в кнопки на приборной панели, и из динамиков полилась музыка — Чайковский, Шестая симфония. — Он свое место знает. А будет возникать, вообще пристрелю.
Катя качала головой.
— В нашем деле главное выгленд, как говорят поляки, — смеялся Мещерский, усаживаясь рядом с ней. — А ничего, удобно. Хорошая машинка, уютная.
— Чучело-то, наверное, если б знало, никогда б ему не позволило на такой ехать. — Катя потрогала мягкие кожаные сиденья. — Он же водитель аховый.
— Кто? Я? — Кравченко спесиво раздул ноздри. — Да я ездить начал на папашиной «Волге», прежде чем ты на горшке сидеть научилась. И напрасно ты за Чучело волнуешься! Оно у меня сейчас в меланхолии пребывает, доброе, безропотное. Сидит себе на Квартире в Крылатском (оно там от старой жены прячется) и виски глушит. Шотландское. Скоро взбрыкивать начнет, как Белая Лошадь.
— Почему оно тоскует? — Рассказы о кравченковском Чучеле Катя отчего-то воспринимала с известной долей грусти.
— Достиг я высшей власти — вот почему. — Кравченко вздохнул. — Деньги есть — счастья нет. И скука нас все одолевает, такая скука... Сидел он тут раз в офисе и говорит мне: «Сил нет — хоть вешайся». Я ему:
«Василь Василич, что такое?» А он: «Все ведь, все, Вадя, в кармане, а здесь, внутри, пусто. В Думу, что ль, податься депутатом?» Я ему: «От какой фракции, Василь Василич?» — «Все равно, — говорит. — Хоть поругаешься там с кем, за народ полаешься, закон какой-никакой примешь. А то ведь — болото, болото здесь, Вадя. И нет мне из этой тины хода ни взад, ни вперед».
— Клетка золотая, — молвил Мещерский без тени иронии.
— У него семья есть? — спросила Катя.
— Три. Три семьи и незаконная дочь от одной случайной гражданки в Батайске. Только счастья нет.
— Да. — Князь улыбнулся. — Выходит, не так уж и славно быть богатым. Он у тебя миллиардер, Вадя?
— Мульти, — ответил Кравченко, и они с шиком тронулись в путь.
Ax, КУЗНЕЦКИЙ МОСТ! То еще местечко в Москве. Хорошее местечко, теплое, суетное, пестрое. Моды, тряпочки, обувь прямо из Парижа. Едва выскочишь из метро, сразу — бац, вывеска: «Итальянская мода», «Модный магазин», «Европейская мода», «Эскада». В глазах рябит от шика и блеска. А там, чуть пониже, — салон «Бурда моден», «Левис», ЦУМ — старичок, Петровский пассаж в зеркалах и пальмах.