Они спустились в ИВС. Дежурный провел их по коридору к самой дальней камере.
— Пока у нас находится, до комплексной психиатрической, — отчего-то шепотом пояснил Лизунов. — А затем до суда в спецбольницу поместим. Дверь открывать не будем, а то он снова беситься начнет... Через глазок, осторожнее.
Катя приникла к глазку. Камера была освещена одной тусклой лампочкой. «Света он почти не переносит, по совету врача только такое освещение оставили», — шептал Лизунов. Катю поразило, что в этой обычной с виду камере стены в человеческий рост были закрыты полосатыми матрасами, как это бывает в палатах умалишенных.
На полу, в центре камеры, сидел человек. Катя разглядывала щуплую, худую фигурку — судя по внешнему виду, это был отнюдь не богатырь и не снежный человек, а почти подросток, тщедушный и жутко грязный. Темные нестриженые волосы клоками падали ему на плечи. Он кутался в серое тюремное одеяло, а когда пошевелился, Катя увидела, что он под ним абсолютно голый. Вот внезапно, словно почуяв их за дверью, он начал с беспокойством озираться. Катя видела бледное худое лицо, вроде бы молодое и вместе с тем какое-то сморщенное. Незнакомец скорчил гримасу. Его водянисто-голубые мутные глаза шарили по стенам камеры. До Кати донеслось глухое ворчание, словно там за дверью дразнили злую дворнягу. Но эти звуки издавал человек на полу.
— Боже, — она обернулась к Лизунову, — так он же...
— Немой, — Лизунов вздохнул. — Когда мы его там поймали, только визжал и орал. И кусался — так в меня впился, еле отодрали... — Он засучил рукав кителя и показал на запястье багровый синяк, на котором явственно отпечатались чьи-то зубы.
— Но откуда же он взялся? Как попал в Съяны? Вы же так теперь ничего и не узнаете, раз он немой! — встревожилась Катя.
— От такого, если и заговорит, толку мало. — Лизунов крутанул у виска пальцем. — Клиника полнейшая Это он сейчас вроде тихий, потому что сытый, каши поел, а видели бы вы его, когда мы его из подземелья вытаскивали...
— Он же еще почти ребенок. Вы теперь никогда не узнаете, откуда он и почему...
— Ему девятнадцать лет, весит он примерно сорок два кило, рост метр шестьдесят пять, предположительно страдает врожденной олигофренией в стадии имбецильности. А насчет того, что мы ничего о нем не знаем, — плохо думаете, Екатерина Сергеевна, о нашей работе. — Лизунов самодовольно хмыкнул. — Я даже вам больше скажу: наверняка имя и фамилия этого Маугли — Виктор Мальцев. Я ж говорил: у меня для вас первосортный эксклюзив Только давайте ко мне в кабинет вернемся. Ко мне свидетель один сейчас прийти должен, некто Петухов, водитель нашей «Скорой». Можно сказать, Витька Мальцев — его крестник.
Следующие два часа Катя, не разгибаясь, строчила в блокноте. Сначала она испытывала жгучее разочарование, что существо, считавшееся ужасом Съян, оказалось жалким олигофреном. Однако рассказ водителя Василия Петухова — это был пятидесятилетний, медлительный, как черепаха, мужик, который после каждого слова вставлял «елки-палки» и «нет, ты слушай сюда», — заставил ее снова насторожиться в предчувствии сенсации.
Водитель Петухов не торопясь, обстоятельно рассказывал о ночном вызове «Скорой» в июне прошлого года в Александровку, к дому Раисы Мальцевой.
— Семейка та еще у этой Мальцевой была, — по ходу комментировал Лизунов. — Я ее до армии еще знал. Да многие в городе ее знали. Алкоголичка была запойная, тунеядка. А детей шестеро наплодила, как крольчат, и все от разных отцов-алкашей. И у всех одинаковый диагноз: олигофрения в разных стадиях. Кто там дебил был, кто имбецил, а кто и круглый идиот. Витька этот был самым старшим, за ним братья-сестры мал мала меньше. Так и колупались они там в своей Александровке. Мы меры хотели принимать, участковый к Мальцевой заходил, но...
— Так что же там произошло той ночью? — Катя оторвалась от блокнота. — Вы говорите, когда «Скорая» приехала, эта женщина была уже мертва? — спросила она у водителя Петухова.
— Ну да, елки-палки! На столе лежала нагишом, ну как покойник, когда его обмывают — Петухов дымил папиросой. — Нас-то соседи вызвали. Тринадцатое было число, канун пятницы. Приехали мы туда уже ночью. Врач с сестрой на крыльцо пошли, а я в окно глянул — елки-палки, женщина на столе, дети на полу, как зверята дикие Она ж от побоев скончалась, Раиса-то. Врач мне сказал после вскрытия — сомнений нет, убили ее до смерти. Молотили и ногами, и стульями, и табуреткой, живого места на теле не было.
— Кто? — спросила Катя. — Кто молотил?
— Мы сразу дело тогда возбудили по факту, — вклинился Лизунов. — Сначала на ее тогдашнего сожителя думали, на пьянь, но потом повторную суд-медэкспертизу провели и...
— Да они ее и кончили, всем скопом. — Петухов трубно высморкался. — Чада-то эти чокнутые. Они Райку и убили. Мы с врачом как глянули — елки-палки... Ну, ненормальные ж, быстровозбудимые, без тормозов. А потом еще эти карточки поганые в шкафу милиция нашла — тьфу! Чем она, гадина, оказывается, занималась. Да я б такую стерву сам своими руками удавил. Разве ж это мать?
— Дело в том, что эксперты позже пришли к выводу, что Мальцеву действительно убили родные дети. — Лизунов поморщился. — А вот что стало причиной... Видите ли, Екатерина, дом этот был весьма своеобразный. Точнее сказать, бордель. Я туда лично выезжал: халупа нищая, грязная, алкашка же жила. И вдруг в шкафу находим новенький японский фотоаппарат. Я думал сначала, украла его где-то Райка, чтобы продать. А там фотопленка. Проявили... Такая порнуха — во сне не приснится. И во всех сценах — Райкины дети. Друг с другом в разных позах. Олигофрены вообще в половом отношении рано созревают, ну и... В общем, и в Интернете такого не увидишь. Самая тухлая порнуха. Видимо, Мальцева специально заставляла их этим заниматься, а сама фотографировала.
— Своих детей? — Катя покачала головой. — М-да, а вы, Аркадий Васильевич, говорили, что здесь у вас тихое курортное место.
— Я говорил? Когда? — Лизунов хмыкнул. — Мы тогда предполагали, что Мальцева для кого-то на заказ эти снимки делала. За деньги. Кто-то покупал у нее фотографии, отсюда и фотоаппарат японский — ей его дали, чтобы снимки были качественными. Но кто за всем этим стоял, так мы тогда и не узнали.
— Так Витька же убежал тогда, к чему я все это и говорю, слушай сюда. — Петухов энергично дернул Катю за рукав. — Что, и мою фамилию в газете напечатают? Слушай сюда, я там был, своими глазами видел. Значит, подъехали мы к дому. В окне свет. Только врач и сестра на крыльцо — а он, Витька, в окно. Раму высадил. Испугался, наверное, что натворили, — мать-то мертвая. Я в саду был, врач мне кричит, я за ним — куда там. Он через забор и наутек. И крови там было на подоконнике! Порезался о стекло, наверное.
— Может, и порезался, но скорее всего... Там, в каменоломнях, он нас тоже всех кровью перепачкал. Носом у него хлестала, — сказал Лизунов. — Врач его осмотрел, сказал, что он сильным носовым кровотечениям подвержен, при его диагнозе это обычное дело. Потому там в ходах под землей следы крови и находили. У него, между прочим, первая группа. Мы когда его поймали, на нем только одни тряпки, рвань были от штанов, от рубашки. Кстати, насчет его одежды... Мы тут кое-что на экспертизу направили. Это вот и это. — Лизунов положил перед Катей две фотографии, где были засняты какая-то куча лохмотьев и фрагменты клетчатой рубашки, Кате уже знакомые. — Эксперт заключение дал, это фрагменты одной и той же вещи, но разной степени износа. Мужская клетчатая байковая рубашка. Эти куски от нее спелеологи из штольни подняли. А эти вот тряпки мы с Мальцева сняли. На всех тканях — обильные потеки крови первой группы, различной давности.