— Он не барышня. Поймет. А ты знаешь, что меня больше всего интересует в нем?
— Что? То, что он не может вспомнить, где был в дни убийств?
— Так это нормально, алиби по часам только в романах устанавливают. А в жизни… Странно было бы, если бы он точно все отрапортовал. Меня больше всего интересует, Слава, характер его фронтового ранения. Вернее, место его. Он показывал мне шрам вот здесь, — Никита черкнул себя от живота к бедру и вниз. — Улавливаешь, о чем я?
— Смутно.
— От него по какой-то причине ушла жена. Теперь улавливаешь? Тяга к старикам… геронтофилия может развиться из хронической половой неудовлетворенности, неспособности к нормальным отношениям.
— Тебя только сейчас осенило?
— Нет. Но, в общем, дельная мысль приходит только тогда, когда перестаешь думать. Парадокс, да? В психи, Слава, все они тут годятся. И он тоже. Хотя и мужик. И родственник жертвы — обычно такие на своих родственников никогда не нападают, но… Ладно, я их всех тут…
— Не всех, — перебил его Коваленко. — В молодости, Никита, мы верим людям вообще всем. С возрастом же больше доверяем ситуации и определенному типу людей. Вот среди наших фигурантов есть один, кому ты, не доверяешь, а… в общем, обходишься с ним более бережно, чем с остальными. Я это давно заметил. А все потому, что он тебе явно симпатичен.
— Кто это мне тут симпатичен?
— Олег Званцев. А он ведь тоже в высшей степени положительный молодой человек. Однако ты с ним не торопишься.
— С ним — потом, — Никита вдруг покраснел. — А сейчас я хочу побеседовать с этим маменькиным сынком, с Суворовым. Он ее первым обнаружил. Или сделал вид.
— Суворов — невротик, ты сам, говорил. А они бессердечны. А этот второй, Мещерский, что ли? С ним-то как быть? Ведь ты как в воду глядел — еще один фигурант объявился.
Никита отвернулся.
— «Это нога у кого надо нога» — помнишь, фильм такой душевный был? — сказал он с усмешкой. — Это знакомый одного очень хорошего человечка, которого я знаю. Вот с ним как раз мне приказано обходиться повежливей.
— Кем приказано-то?
Никита не ответил. Молча вышел в коридор и через пять минут привел в кабинет Евгения Суворова.
Маменькин сынок плюхнулся на выдвинутый на середину кабинета стул и замер, как ящерица на скате, не спуская с сыщиков настороженного взгляда.
— Здравствуйте, Женя, — мягко приветствовал его Колосов. — Снова мы с вами свиделись. Повод вот только подкачал, а? Жуткий повод.
— Скажите мне правду, убийство бабы Симы и убийство Нинель Григорьевны как-то связаны между собой? — выпалил Суворов.
Сыщики переглянулись, и Никита подтвердил:
— Связаны.
— Я так и подумал, — лаборант зябко передернул костлявыми плечами. — Когда я вошел в зал и увидел ее там в луже крови, мне показалось, что…
— Что вам показалось?
— Что ее тоже ограбили. Напали, как тогда на Калязину.
— Балашову не ограбили, Женя. Ключи от сейфа с большими вашими деньгами, ее собственные ключи от квартиры, ее собственные деньги в кошельке — все цело и лежит в ее кабинете. А убийство произошло в другом конце здания, в музейном зале.
— Но, значит, убийце помешали туда проникнуть и всем завладеть!
— Вы действительно так считаете, Женя?
— Да. Иначе какой смысл во всем этом ужасе?
— Какой смысл? Резонный вопрос, — Колосов вздохнул. — А вот давайте сейчас вместе и попытаемся это понять.
Лаборант нетерпеливо зашевелился.
— В котором часу вы получили деньги в бухгалтерии, Женя?
— Не знаю, у меня нет часов. Может, в двенадцать, может, позже.
— Была большая очередь?
— Небольшая, но была. В основном наши старички. У них там льготы какие-то.
— А кто из наших общих знакомых был перед вами?
— Никого. Я был первый. Потом в хвост Олег пристроился, Родзевич, потом… ой, господи, этот, ну Кость-ка! Я вас о нем спросить хочу, он…
— Он не сбежал из тюрьмы, — заверил его Никита. — Не волнуйтесь так. Но о нем после. А Ольгин где был?
— Я его не видел. Он, наверное, после меня уже пришел.
— А что же вы Иванову с собой не взяли? Ей что, деньги не нужны?
— Ну надо же было кому-то на базе остаться. И потом, она сама не захотела по жаре в Москву мотаться. Олег за нее все бы получил.
— Так. Помощь ближнему — похвальное дело. А почему вы задержались в институте до половины третьего?
— Потому что по нашему направлению до трех перерыв в электричках.
— Верно, это по всей области сейчас перебои с транспортом. Но у вас первая электричка как раз в пятнадцать ноль-ноль. Почему же вы ею не воспользовались?
— Так, не воспользовался, и все.
— Солнце на дворе, денежки в кармане, а молодой человек гробит свой свободный день в стенах института, — Никита холодно улыбнулся. — И чего-то выжидает.
— Я ничего не выжидаю.
— Нинель Григорьевну вы сегодня видели?
— Нет.
— Она вас, значит, не интересовала?
Лаборант метнул на Колосова быстрый взгляд.
— А почему она не должна была меня интересовать?
— Потому что ни разу в жизни не испытала радости материнства. Ведь вы это превыше всего цените в женщинах, как я понял.
— Мне до Балашовой не было никакого дела. Она — наш начальник, я — подчиненный, сошка. Мы и не разговаривали почти. Она меня не замечала.
— А вас это задевало? Беспокоило это вас, Женя?
— Меня это задеть не может.
— Но беспокоить? Это ведь совсем другое чувство.
— Нет.
— Вы осуждали ее, правда? Осуждали за то, что она не исполнила свой прямой долг, не оставила после себя потомства? И не желала этого.
— Да плевать мне было на нее! Простите… простите, она… о покойниках нельзя так. Но вы меня вынудили. Что вы ко мне пристали? — Веснушки на лице Суворова заалели, точно укусы насекомых. — Вы сейчас как Юзбашев просто! Он вот так тоже вечно меня изводил.
— Значит, вы удивились, увидя его сегодня? — Никита поменял тему. Добившись своего, растревожив подозреваемого, он теперь хотел несколько его успокоить.
— Это еще слабо сказано — удивился! Я испугался.
— Чего?
— Ну его, Костьку. А потом он был в крови, когда попался мне в коридоре. Это потом он йод искал, а сначала-то, когда мы нос к носу столкнулись, у него же по руке кровь текла! Ну я и того… не по себе мне стало. Учитывая все наши происшествия с ним, увидя его на свободе, я не мог не испугаться!