— Зачем?
Юзбашев неожиданно умолк.
— Зачем?!
— Вы все равно не поймете.
— Зачем вы это сделали? Вас же могли увидеть. Зачем?!
— Он — мой друг.
— Что? — Никита даже растерялся.
— Видите — не понимаете, — Юзбашев печально улыбнулся. — Хамфри мой друг. Мы с ним не виделись сто лет.
Никита облокотился о стену. Он наблюдал за этологом.
— Эта обезьяна агрессивна и опасна, я сам в этом убедился, — сказал он хрипло.
— Это мой друг, — повторил Юзбашев. — Все два года, что я работал на базе, Хамфри был единственной моей отдушиной. Он мудрый и добрый. Он жил с людьми с самого рождения. Он учился у них, он хотел их любить. А люди посадили его в клетку, сделали из него средство для удовлетворения своего преступного любопытства, превратили его в подопытную свинку, мучили его. А он… Хамфри неоценимо помог моим исследованиям самим своим существованием. Благодаря ему, Никита Михайлович, я понял, как ведут себя порой они, наши меньшие братья, и мы, боги, властители этого мира. И сравнение было не в нашу пользу. Он привязался ко мне потому, что я пытался оградить его от всех этих… в общем, потому, что я относился к нему так, как и надо относиться к другу, брату. А они, эти мои коллеги, — Юзбашев злобно сверкнул глазам и. — Эх, зеленые в нашей стране спят, вот что! Иначе они давно бы вывели всю эту лавочку, где кое-кто вообразил себя доктором Моро, на чистую воду!
— Зачем вы открыли клетку, черт вас возьми?! — Колосов уже терял терпение.
— А вы бы разве не захотели сделать приятное своему другу?
— Он… обезьяна оказалась на свободе?
— Да. Там есть кусты сирени. Мы спрятались там. Хамфри был доволен.
— Доволен?! Ах, доволен. Где он перемазался в грязи?
— Помнится, под кустами было довольно сыро. Земля раскисла, дождь ведь прошел, — равнодушно ответил Юзбашев. — Наверное, там он и испачкался.
Никита стиснул зубы.
— Я не верю вам, — прошипел он. — Ни единому твоему слову не верю. Не верю в то, что человек, собирающийся обворовать тех, с кем он работал и делил хлеб в течение двух лет, бросает все и, рискуя быть замеченным, сентиментально оказывает внимание знакомому шимпанзе.
— Я же говорил — не поймете. Но все было именно так. Я не мог уйти оттуда, не повидав его, потому что знал: это в последний раз. Больше я на базу не вернусь.
— А как же Зоя?
— С ней я спал. Это — больше, чем дружба. А если хотите — меньше.
— Ну а вещички в камеру ты ей поручаешь носить! — взорвался Никита. — Ей! Принесите мне щетку, тапочки… А эта чертова обезьяна… Да знаете… знаешь, что ты наделал?! Если правда, что ты сказал, знаешь, что ты натворил? Ты и раньше выпускал его, так?! Ну, говори же! Я сам убедился — ты любитель открывать клетки: с тигром-то прошлой ночью… Ты, ах ты…
— Не кричите на меня! И не смей мне тыкать!
— Открыватель клеток… Ах ты освободитель, Сетон-Томпсон, Дарвин хренов! Да ты кто такой, кто тебе право дал выпускать эту тварь?! Правильно тебя вышвырнули оттуда! Что наделал, а?
— Да что я наделал-то? — Юзбашев с недоумением воззрился на Колосова.
— Вы открыли клетку, вы выпустили обезьяну. Вы делали это всякий раз, как появлялись на базе. Не отрицайте — все равно не поверю!
— Ну и что? Что в этом такого?
— Как что?! А убитые женщины? А размозженные черепа?! А мозги?!
Юзбашев побледнел. Он начинал понимать, смутно, но начал!
— Нет, что вы… я же закрыл ее. Закрыл.
— Что?
— Я закрыл клетку. Сам, лично, клянусь! Мы посидели под кустами, затем я отвел Хамфри обратно. Он не противился, он понимает — я не могу иначе. Он всегда мне подчинялся.
Никита беспомощно оглянулся: стены кабинета, дверь, окно зарешеченное — да что же это, в самом деле?! Что это? Бред? Наваждение? Или он смеется надо мной?!
— Вы закрыли клетку? — рявкнул он.
— Клянусь.
— И заперли?
— На засов. Обезьяны не могут его отодвинуть, он так специально сконструирован, что…
— И шимпанзе был там с вымазанными грязью лапами?
— Да… ну, я не помню точно про его конечности. Мы попрощались, я угостил его яблоком, специально для него захватил. И побежал к пролому, выбрался на шоссе. Я же рассказывал! Никита… Никита Михайлович, что с вами?
— Ничего, — Колосов плюхнулся на стул. — А как же Калязина?
— Но я клянусь, я… — Юзбашев впился в него взглядом. — Вы что… вы подумали… это Хамфри… он ее убил?
Колосов кивнул. Юзбашев ошарашенно глядел ему в глаза.
— Не-ет… да вы что… Не-ет! Это какой-то сон дурной, низкопробная фантастика. Да как вам только в голову такое могло прийти? Хамфри убил бабу Симу! Он же… Это же чушь собачья!
— Вы же клетку открыли, Константин Русланович.
— Но я ее запер потом! Он не мог оттуда выбраться, и даже если бы выбрался… Но он сидел в клетке! Да мы и общались-то минут десять всего. Вот что, выкиньте все это насчет Хамфри из головы! Животные — это божьи создания, запомните. Они чище, умнее, милосерднее и благороднее нас. Они не убивают, убивает человек, Никита Михайлович. Человек! Что вы там про какие-то мозги упоминали?
Никита скривился, но промолчал. В камере повисла гнетущая тишина.
— Значит, Константин Русланович, убивает человек. В убийстве Калязиной, по-вашему, человека винить надо?
— Это ясно как день, — твердо сказал Юзбашев. — Подозревать в этом Хамфри — это, простите, — курам на смех.
— Курам? — медленно повторил Никита, — Ну-ну. Значит, клеточку вы закрыли?
— Закрыл и запер.
— Тогда, гражданин Юзбашев, светило отечественной этологии, укротитель вы наш отважный, обвинение в убийстве уж позвольте вам предъявить!
— Мне? Но я же объяснил, что я даже не видел…
— А кто это подтвердит? Кто убедит меня в том, что это не брехня? Кто?
Юзбашев опустил голову.
— Вот вы поучаете меня, — продолжал Колосов, — обезьяна ни при чем, ищите человека — шерше, мол, ля фам. А что его искать-то? Вот вы — классический подозреваемый. Косвенные улики вашей виновности налицо, а надо — и прямые добудем.
— Я не убивал Калягину! Я требую суда! Это произвол! Вы… вы тупой, малообразованный и примитивный! Вы не соображаете ни черта! Хамфри он подозревает, меня! А я… я отказываюсь с вами говорить. Ясно? Пусть придут присяжные!
Никита смотрел на него, потом отвернулся.
— До суда далеко. И присяжным вы не интересны. А у меня дело об убийстве нераскрытое, такое дело… И я хочу его раскрыть. Лично я. А посему беседовать вам со мной придется. И вы скажете мне все, что я захочу узнать. Я вас не пугаю, не меняйтесь в лице, это так, к сведению, — Колосов прошелся по кабинету, — ну ладно. Погорячились, покричали — и баста. Ну, в прямые убийцы я вас покуда не записываю, но подозреваю крепко. Хотя не только вас одного.