Козимо посмотрел на него таким отсутствующим взглядом, словно старик был прозрачным. Потом перевел взгляд на свои ноги, пригладил великолепную тунику и поправил пояс.
— Моя одежда мне теперь не подходит, — заметил он. — Все немного длинно или широко, как будто сшито для этих статуй, а не для меня.
Он растерянно улыбнулся Фенолио. Это была улыбка ангела.
— Вы… м-м… пережили трудные времена, ваша милость, — сказал Фенолио.
— Да-да, мне все это говорят. Знаете, я не помню. Я очень мало что помню. У меня такое странное чувство пустоты в голове. — Он провел рукой по лбу и снова посмотрел на статуи. — Поэтому я вас и позвал, — продолжил он. — Вы, говорят, мастер слова, и я хочу, чтобы вы помогли мне вспомнить. Тем самым я возлагаю на вас поручение написать полную повесть о Козимо. Собирайте рассказы моих солдат, моих слуг, моей няньки, моей… жены. — Он мгновение поколебался, прежде чем произнести последнее слово. — Бальбулус перепишет вашу повесть на пергамент и украсит миниатюрами, и мне нужно будет лишь позвать чтеца, чтобы голова моя вновь наполнилась словами и картинами. Справитесь вы с таким поручением?
Фенолио поспешно кивнул:
— О, конечно, конечно, ваша милость. Я все запишу. Истории из вашего детства, когда еще был жив ваш высокочтимый отец, истории о первых ваших выездах в Непроходимую Чащу, все о том дне, когда ваша жена впервые приехала в этот замок, и о том, когда родился ваш сын.
Козимо кивнул.
— Да, да! — сказал он с облегчением в голосе. — Я вижу, вы поняли свою задачу. И не забудьте мою победу над поджигателями и время, которое я провел у Белых Женщин.
— Разумеется.
Фенолио незаметно вглядывался в прекрасное лицо. Как могло такое случиться? Конечно, по его замыслу он должен был не только считать себя настоящим Козимо, но и разделять с мертвецом все воспоминания…
Козимо поднялся с трона, на котором еще так недавно сидел его отец, и зашагал взад-вперед по возвышению.
— Некоторые истории я уже слышал. От моей жены.
Уродина. Опять она. Фенолио оглянулся.
— А где ваша жена?
— Ищет моего сына. Он убежал, потому что я не пожелал принять его деда.
— Ваша милость, позвольте мне задать вопрос. Почему вы не пожелали его принять?
Тяжелая дверь за спиной Фенолио отворилась, и в нее проскользнул Туллио. Мертвой птицы у него в руках уже не было, но на лице его, когда он присел на ступенях у ног Козимо, явственно читался страх.
— Я не собираюсь его больше принимать. — Козимо остановился перед троном и провел рукой по гербу своего дома. — Я приказал страже у ворот никогда больше не пропускать в замок моего тестя и всех, кто ему служит.
Туллио поднял на него такие изумленные и испуганные глаза, словно уже чувствовал стрелу Змееглава в своей мохнатой груди.
Но Козимо невозмутимо продолжал:
— Мне рассказали, что происходило в моем герцогстве, пока я… — он заколебался на мгновение, — отсутствовал. Да, назовем это так: в мое отсутствие. Я выслушал моих управляющих, егерей, купцов, крестьян, моих солдат и мою жену. Так я узнал много интересного… и внушающего тревогу. И представьте себе, поэт, почти все, что мне рассказывали дурного, было так или иначе связано с моим тестем! Скажите — вы, говорят, свой человек среди Пестрого Народа, — что рассказывают о Змееглаве комедианты?
— Комедианты? — Фенолио откашлялся. — Да то же, что и все остальные. Что он очень могуществен, пожалуй, даже чересчур.
Козимо невесело усмехнулся:
— Да уж, в этом сомневаться не приходится. И что же дальше?
«Чего он хочет? Ты должен это знать, Фенолио, — с тревогой подумал он. — Если уж ты не знаешь, что творится в голове у этого юноши, то кто же тогда?»
— Они говорят, что Змееглав правит железной рукой, — нерешительно ответил Фенолио. — В его владениях нет другого закона, кроме его слова и печати. Он мстителен и самолюбив, он сдирает со своих крестьян столько, что они голодают, посылает строптивых подданных и даже детей в серебряные рудники, где они работают, пока у них кровь не пойдет горлом. Охотившимся на дичь в его лесу выкалывают глаза, ворам отрубают правую руку — наказание, которое ваш отец, к счастью, давно уже отменил. Единственный комедиант, который может без опасности для жизни показаться у Дворца Ночи, это Свистун — когда он не грабит по деревням вместе с Огненным Лисом.
«Господи, неужели я все это написал? — удивился Фенолио. — Видимо, да».
— Все это я уже слышал. Что еще?
Козимо скрестил руки на груди и снова зашагал взад-вперед. Он был и правда красив, как ангел. «Надо было сделать его немного менее красивым, — подумал Фенолио. — А то у него прямо какой-то ненастоящий вид».
— Что еще? — Он наморщил лоб. — Змееглав всегда боялся смерти, но с возрастом это перешло у него в настоящую одержимость. Говорят, будто ночи он проводит на коленях, плача, бранясь и трясясь от страха, что за ним придут Белые Женщины. Он моется по нескольку раз в день, опасаясь заразы и болезни, и рассылает в дальние страны гонцов с полными ларцами серебра, чтобы они отыскали ему средство от старости. Кроме того, он женится на все более молодых женщинах в надежде, что у него наконец родится сын.
Козимо остановился.
— Да-да! — тихо сказал он. — Все это мне рассказывали. Но ведь есть истории и похуже. Когда вы дойдете до них? Или мне вам рассказать?
Не успел Фенолио вымолвить слова, как принц продолжил за него:
— Говорят, Змееглав посылает ночами Огненного Лиса в мои владения, чтобы тот запугивал моих крестьян. Говорят, он считает своей всю Непроходимую Чащу, грабит моих купцов, когда они бросают якорь в его гавани, вымогает у них плату за свои мосты и дороги и платит разбойникам, делающим мои дороги небезопасными. Говорят, деревья для своих кораблей он рубит в моей части леса, а его шпионы шныряют в моем замке и по улицам Омбры. Говорят, он даже моему сыну платил за то, чтобы тот докладывал ему обо всем, что мой отец обсуждал в этом зале со своими советниками. И наконец… — Козимо сделал эффектную паузу. — Меня заверили, что гонец, предупредивший поджигателей о моем наступлении, был послан моим тестем. Говорят, чтобы отпраздновать мою смерть, он приказал подать на обед перепелов с посеребренными перьями и послал моему отцу в утешение письмо на пергаменте, так искусно пропитанном ядом, что каждая буква была смертельна, как укус змеи. Вы все еще спрашиваете, почему я не желаю его принимать?
«Пергамент, пропитанный ядом? Господи, кто же додумался до такого? Во всяком случае, не я», — решил Фенолио.
— Дар речи покинул вас, поэт? — спросил Козимо. — Поверьте, и со мной случилось то же, когда я слушал обо всех этих ужасах. Как же говорить с таким соседом? А что вы скажете о слухе, будто Змееглав велел отравить мать моей жены за то, что ей слишком нравилось пение одного шпильмана? Что вы скажете о том, что он послал на подмогу Огненному Лису своих латников, чтобы я ни при каких обстоятельствах не вернулся из похода на крепость поджигателей? Мой тесть пытался устранить меня, поэт! Я забыл целый год моей жизни, а все, что случилось до того, помню так расплывчато, словно это было не со мной. Они говорят, что я был мертв. Они говорят, что меня забрали к себе Белые Женщины. Они спрашивают: «Где ты был, Козимо?» А я не знаю ответа! Зато я знаю теперь, кто желал моей смерти и виноват в том, что я чувствую себя пустым, как выпотрошенная рыба, и младше, чем мой собственный сын. Скажите, какого наказания заслуживает мой тесть за столь неслыханные преступления против меня и других?