На выездном пандусе автосалона стояла новенькая серебристая "Лада" двенадцатой модели, и двое молодых ребят в одинаковых ярко-красных комбинезонах снимали с ее сидений остатки полиэтиленовой упаковочной пленки. Счастливый покупатель, прилично одетый толстопузый усач с холеной мордой мелкого чиновника, стоял рядом, то и дело нетерпеливо поглядывая на часы, с таким видом, словно покупка новенькой машины для него – самое обычное дело. "Машина в упаковке, – подумал Верещагин. – Надо же, и такое на свете бывает... Хоть бы раз попробовать, каково это – водить машину, за рулем которой до тебя ни одна сволочь не сидела!"
Он снова пощупал сквозь ткань подкладки тугую пачку денег, уже понимая, что просто так отсюда не уйдет – ни за что, ни за какие коврижки! Ну и что, что неосторожно? А ездить, да не по райцентру задрипанному, а по Питеру, на этом рассыпающемся драндулете – это, по-вашему, осторожно?!
Он оглянулся. "Москвич" понуро стоял у края проезжей части, и даже сквозь грязь на корпусе были видны пятна ржавчины. Душу майора Верещагина на миг пронзило острое сожаление. С этой машиной у него было связано много воспоминаний – пожалуй, даже слишком много для одного потрепанного "москвича". В конце концов, старикашке давно пора на покой, да и вообще, что может быть глупее переживаний по поводу судьбы отслужившего свое автомобиля? Ведь это же просто средних размеров груда железа, причем самого паршивого, изъеденного коррозией, норовистого и осточертевшего хуже горькой редьки...
Майор еще раз пощупал деньги, преодолев желание вынуть их и пересчитать. Он и так знал, что в пачке пять тысяч купюрами по двадцать евро – аванс, который еще надо было отработать. Именно воспоминание о предстоящей работе придало майору Верещагину решимости. На словах работа выглядела пустяковой, но кто может знать, как все получится на самом деле? Пуля, как известно, – дура, ей не объяснишь, что у тебя были какие-то планы, перспективы какие-то, расчеты... что ты, в конце-то концов, еще аванс не успел потратить! Прилетит, влепится в лоб, и – "до свиданья, наш ласковый Миша, отправляйся в свой сказочный лес...".
В дверях его обдало теплым сухим воздухом с приятным запахом какого-то новомодного моющего средства. Верещагин уверенной походкой прошел сквозь сверкающий полированным лаком лабиринт иномарок, удостоив их лишь мимолетного взгляда, в дальний конец зала, где были выставлены отечественные автомобили. Не то чтобы майор был таким уж патриотом российского автопрома. Он понимал, конечно, что даже сильно подержанная иномарка даст новым "Жигулям" сто очков вперед, однако сумма, которой он располагал, не оставляла ему выбора. Верещагин вовсе не чувствовал себя разбогатевшим, у него просто появилось немного свободных денег, которые он решил потратить если не с толком, то хотя бы с удовольствием.
Процедура растраты не отняла много времени: майор уже давно сделал выбор, а теперь, когда у него завелись деньги, просто ткнул пальцем в то, что хотел приобрести, уплатил первый взнос и через каких-нибудь полчаса уже покуривал на пандусе, наблюдая, как рабочие, похожие в своих красных комбинезонах на парочку вареных раков, готовят к первой настоящей поездке новенький, всего месяц назад сошедший с конвейера "шевроле-Нива".
Брошенный им "москвич" все так же понуро стоял у бровки тротуара; отсюда, с верхушки наклонного пандуса, Верещагин хорошо видел, как поблескивает брелок оставшегося в замке ключа зажигания. Майор прикинул, сколько можно выручить за эту рухлядь, и решил не связываться: себе дороже. Пусть стоит, где стоит, пока его не угонят или не отволокут эвакуатором на штрафную стоянку...
Парень в комбинезоне, умело пряча зависть за дежурной вежливостью, отдал ему ключи и пожелал счастливого пути. Верещагин сел за руль. Дверца закрылась с мягким щелчком; майор полной грудью вдохнул ни с чем не сравнимый запах новенького салона и запустил двигатель. Тот завелся с пол-оборота и почти неслышно заурчал. Майор осмотрелся, осваиваясь, а потом включил первую передачу и мягко, осторожно тронул свое приобретение с места.
Он был очень доволен.
* * *
– Вера, кофе! – коротко приказал доктор Дружинин, выключил селектор и с любезной улыбкой взглянул на пациентку.
Та уже расположилась в кресле для посетителей, закинув ногу на ногу, и держала наготове длинную тонкую сигарету с золотым ободком. Ноги у нее были выше всяких похвал, по крайней мере та их часть, что оставалась на виду. Впрочем, все остальное тоже пребывало в полнейшем порядке и могло волновать воображение – чье угодно, но не доктора Дружинина, поскольку формы сидевшей перед ним дамы приобрели столь волнующие очертания во многом благодаря его профессиональному мастерству. Разумеется, она прошла через все модные системы оздоровления, начиная от аэробики и кончая йогой, однако без хирургического вмешательства тут тоже не обошлось, а Владимир Яковлевич Дружинин слишком хорошо знал, что скрывается за красивым словом "липосакция", чтобы результаты этой процедуры могли его хоть как-то возбуждать.
Кроме того, эта дама была не из тех, за кем можно ухаживать по собственному почину. Она сама выбирала себе кавалеров и, наигравшись вдоволь, бросала без всякого сожаления. Не то чтобы она ломала своим избранникам судьбы; напротив, за то, чтобы провести возле нее какое-то время, многие были готовы продать душу дьяволу.
Впрочем, в любви и покровительстве этой дамы Дружинин не нуждался. Она была просто клиентом высшей категории – одной из тех, кому не принято отказывать, даже если они просят чего-то совершенно несуразного. Если бы она пожелала стать слонихой и потребовала пришить себе вместо носа хобот, Владимир Яковлевич сделал бы это не моргнув глазом да еще и прибавил бы от себя слоновьи уши и хвост – бесплатно, из уважения к клиенту.
Продолжая улыбаться, Дружинин дал ей прикурить, опустил зажигалку в карман белого халата и только после этого сел. Стройные ноги пациентки исчезли из поля зрения, и он окинул остальное взглядом талантливого художника, любующегося собственным творением. Подчеркнутая облегающим жакетом осиная талия, совершенная грудь – как раз такая, что больше всего нравится мужчинам, гладкая белая шея, матовое, без единой морщинки лицо, разрез глаз, линия губ... Разумеется, доктор Дружинин видел признаки перенесенных пластических операций, но для человека непосвященного они были незаметны. Тем и славился Владимир Яковлевич, что из-под его скальпеля выходили красивые живые люди, а не жутковатые манекены, опасающиеся лишний раз улыбнуться, чтобы не лопнула туго, как на полковом барабане, натянутая кожа...
Впрочем, над лицом этой женщины Владимир Яковлевич работал не так уж и много. Никаких кардинальных изменений – так, несколько подтяжек, не более того. Она удивительно хорошо сохранилась для своего возраста, а золотые руки Владимира Яковлевича придали этой сохранности свежесть и блеск настоящей молодости. Нужно было знать, сколько ей лет, чтобы по достоинству оценить мастерство хирурга, совершившего настоящее чудо.
Вошла медсестра. Кроме кофе, она принесла папку с результатами обследования, положила ее перед Дружининым и вышла, бесшумно ступая по ковровому покрытию туфлями на низкой резиновой подошве. Доктор с удовольствием проводил ее взглядом. Она была по-настоящему хороша; скальпель ни разу ее не касался, поскольку Владимир Яковлевич свято исповедовал им же придуманное правило: не оперировать тех, с кем спишь, и не спать с теми, кого оперировал.