Впереди показались высокие двери главного входа. Здесь Глеб немного притормозил, задумавшись, не лучше ли будет вернуться и попробовать спрятаться где-нибудь внутри. Ясно было, что на улице ему делать нечего: мегафонный голос наверняка не лгал, утверждая, что музей оцеплен. Еще, чего доброго, и впрямь пальнут – им это ничего не стоит, ОМОН есть ОМОН, а теперь, когда за плечами почти у каждого из них имеется накопленный в Чечне богатый опыт кровопролития, шлепнуть человека им вообще раз плюнуть...
Впрочем, попытка схорониться в одном из залов была немногим лучше. Музей обязательно осмотрят от подвала до конька крыши, следящие камеры снова включат, если уже не включили, и огромное здание превратится в роскошную мышеловку, выскользнуть из которой уже не удастся. Шлепнуть, конечно, не шлепнут, но ребра пересчитают, а потом Федору Филипповичу придется долго думать, как организовать ему побег из тюрьмы, потому что официальным путем его оттуда не выудишь – операция-то секретная!
Глеб остановился, глядя, как Бек торопливо возится с замком, и нащупал в кармане снятых с охранника форменных брюк небольшой стеклянный пузырек. "Как чувствовал", – подумал он, нерешительно вынимая его из кармана.
Пузырек он прихватил в мастерской реставраторов, куда заглянул перед тем, как впустить в музей Кота и Бека. Тогда он еще понятия не имел, зачем это делает, – так же, впрочем, как не понимал и того, зачем обменялся одеждой с охранником. "Просто так, на всякий случай", – говорим мы, когда внутренний голос настойчиво подает нам не вполне понятные советы, не поддающиеся простому логическому осмыслению. На самом деле этот едва слышный шепот подсознания означает, что где-то там, в темных глубинах мозга, куда нет доступа солнечному свету, уже выработан запасной план спасения на самый крайний, непредвиденный, даже немыслимый случай – такой, например, как срыв тщательно разработанной операции ФСБ свирепым питерским ОМОНом, который, ей-богу, будто с неба сюда свалился...
Приняв окончательное решение, Глеб быстро сел на мраморный пол, привалился плечом к колонне и вылил себе на макушку содержимое украденного у реставраторов пузырька с красной тушью. После этого он картинно, как неживой, завалился на бок, очень надеясь, что со стороны все это выглядит естественно – ну, хотя бы на первый, невнимательный взгляд. Пусть только его вынесут отсюда на улицу, а уж там можно будет подумать, как быть дальше...
"Конечно, – думал он, полулежа на холодном скользком полу и сквозь полуприкрытые веки наблюдая, как профессиональный медвежатник Бек старательно прокладывает себе дорогу к крупным неприятностям, – конечно, весь этот маскарад рассчитан на дурака. Или просто на человека, который очень спешит и потому не имеет времени присматриваться, вникать в детали и оценивать степень несуществующих повреждений. Не дай бог, кто-то вздумает прямо тут, на месте, сделать перевязку... Ведь стрелять придется, – подумал он с огромным неудовольствием, припомнив свой недавний разговор на эту тему с генералом Потапчуком. – А когда стреляешь ты, по тебе, естественно, тоже стреляют, и, учитывая количество стволов, из которых откроют ответный огонь, шансы будут явно не на твоей стороне..."
Кот обернулся, увидел Глеба, лежащего на полу с залитым чем-то красным лицом, и сделал неуверенное движение в его сторону, но тут замок уступил усилиям Бека, и, оттолкнув Кота, медвежатник устремился навстречу свободе. Кот еще раз оглянулся; Глеб увидел, как он нерешительно кусает нижнюю губу. Он явно не понимал, что произошло с наемным стрелком по кличке Черный, откуда столько крови, жив он или мертв и как много сумеет рассказать ментам, если рана не смертельна. Будь в его распоряжении хоть немного времени, он непременно вернулся бы и постарался развеять свои сомнения, однако времени у него, к счастью, не было, боевого опыта – тоже, и он, наплевав на все, вслед за Беком кинулся спасать свою шкуру.
Глеб предполагал, что затея эта безнадежна, и верно: стоило Коту скрыться за массивной дверью, из которой по полу потянуло ледяным ночным воздухом, как снаружи закричали, заматерились в несколько глоток сразу, снова железным голосом залаял мегафон, а потом треснул одинокий выстрел, и в наступившей тишине дико заревел Бек, которому, судя по всему, умело и без лишних церемоний крутили руки.
* * *
Пока Федор Филиппович рассказывал, как с ним чуть было не случился сердечный приступ, когда ему сообщили, что группу Кота в полном составе повязал питерский ОМОН, Сиверов сходил на кухню и вскоре вернулся, неся перед собой поднос с тремя чашками кофе. По комнате поплыл чудесный аромат.
– Простите, Ирина Константиновна, – сказал Глеб, осторожно опуская поднос на стол, – я тут у вас немного похозяйничал. Кофе, к сожалению, порядком выдохся, но... в общем, сойдет.
– Бога ради, – рассеянно сказала Ирина Андронова. – Будьте как дома...
Глеб подошел к окну и, немного отодвинув тяжелую портьеру, открыл форточку. В комнату вместе с потоком сырого холодного воздуха ворвался уличный шум, табачный дым под потолком зашевелился, как живое существо, и начал медленно вытягиваться наружу. Сиверов взял себе чашку, вернулся к окну и закурил, пуская дым в форточку. Ирина заметила, что он стоит так, чтобы его не было видно с улицы, – скорее всего по привычке.
Она смотрела на Глеба во все глаза, все еще будучи не в силах поверить, что он действительно являлся участником рассказанной только что невероятной истории. Конечно, он был секретным агентом, специалистом по выполнению щекотливых поручений – "охотником за головами", как он сам себя называл. Однако чувство, которое испытывала Ирина, глядя на него в эту минуту, было очень странным. Знать, что на свете существуют, к примеру, медведи гризли или королевские пингвины, – это одно, а оказаться с ними рядом – это совсем другое дело. Сиверов был существом из какого-то другого мира, его дела и поступки, его образ жизни находились далеко за рамками привычных представлений о том, как живут и чем занимаются так называемые нормальные люди. Все это Ирина знала и раньше, но, как и в первый раз, испытала что-то вроде шока. Он рассказывал о невероятных, немыслимых вещах таким тоном, каким другие говорят о самом обыденном – купленных накануне сапогах или, к примеру, недавней поездке на дачу, – и притом не для того, чтобы произвести впечатление или, боже сохрани, похвастаться (хвастаться им с Потапчуком в данном случае было, прямо скажем, нечем), а просто чтобы ввести Ирину в курс дела...
Видимо, от растерянности Андронова спросила совсем не то, что собиралась.
– Так вы хотите сказать, что на той выставке вместо сокровищ испанской короны экспонировались их копии? – спросила она.
Генерал Потапчук едва заметно поморщился, а Глеб улыбнулся и пожал плечами.
– Вас это действительно интересует? – сказал он. – Если да, мы можем навести справки. Лично я этого не знаю, у меня в то время была масса других дел.
– Простите, – сказала Ирина. – В самом деле, какая разница? Я только не вполне поняла, при чем здесь "Мадонна Литта"? Ведь вы даже близко не подходили к залам итальянской живописи! И потом, если всех арестовали, кто же вынес картину из музея? Ведь бежать удалось только вам одному! Или это вы ее украли – вы, лично? Тогда лучше вам ее вернуть.